— Гм… не называют… И очень жаль! А было бы неплохо: Цезарь Михайлович. Во всяком случае, оригинально.
— Разрешите записать вас в крестные отцы ему, Алексей Фомич, — робко попросил Калугин. — И имя мы дадим ему ваше — Алексей.
Это несколько смутило Сыромолотова.
— Да ведь если вы так хотите… и Нюра, конечно, тоже… то что же я могу иметь против этого?.. Хотите, чтоб был Алексей, пусть будет Алексей… Только жить ему придется не так, как мы, Алексеи, жили, а по-новому, я в этом уверен: совсем при других условиях, чем теперь!
И многозначительно поглядел Сыромолотов на своего свояка, а когда перевел глаза на Надю, та раза два согласно, хоть и без слов, кивнула ему головой.
На другой день Сыромолотовы были уж снова у себя дома: Алексей Фомич ценил время.
Обратный приезд их тут же стал известен в доме Невредимова, и скоро пришли узнать у них о Нюре сам древний Петр Афанасьевич, худой и высокий, и Дарья Семеновна, круглая, почти шаровидная.
И в то время как мать у дочери выпытывала все подробности насчет Нюры, старец, потрясая белой головой, старался узнать от Алексея Фомича все, что касалось гибели дредноута «Императрица Мария», о чем в Симферополе ходили только маловразумительные слухи.
— В газете, значит, ничего не было об этом? — спросил Алексей Фомич.
— Если бы было!.. Если бы хоть пять строчек!.. Ничего! Решительно, я вам скажу, ничего!
И даже моська из моржовой кости, глядевшая поверх костлявой руки старца, и та имела непонимающий вид.
Алексей Фомич рассказал древнему вкратце, что он знал сам о катастрофе, но это не погасило любопытства человека, привыкшего доискиваться причин.
— Однако неясно для меня одно, — сказал он, — почему же именно этот взрыв, отчего он случился?
— Узнаем со временем, — уклончиво ответил художник.
— Говорят у нас тут, будто офицер австрийский, переодетый, конечно, в русскую форму, с вензелем царским на погонах, привез якобы подарки на эту самую «Императрицу Марию» от императрицы Александры Федоровны, а в подарках-то этих и была спрятана она — адская машина!..
И, сказав это, старец пытливо начал глядеть на Алексея Фомича, но тот досадливо отмахнулся.
— Мало ли что говорят и что говорить будут, Петр Афанасьевич! Всего не переслушаешь!.. Здесь придумали одно, в Москве придумают другое, в Петрограде — третье, что ни город, то норов, что ни деревня, то обычай…
Когда ушли Невредимовы и Алексей Фомич остался только с Надей, он вошел с нею вместе в мастерскую и долго смотрел на свою картину.
Вечерело уже, надвигались сумерки, хотя картина от этого ничего пока еще не теряла в своей яркости.