— Как за просвирки? — не понял Алексей Фомич.
— А это как лейтенанта Шмидта расстреляли, — вам должно быть известно, на острове Березани, а мы, матросня, как узнали, решение тогда вышло всем за упокой Шмидта просвирки подать. Вот загодя просвирки мы в городе заказали, на судно доставили, — а нас все-таки восемьсот считалось человек, — и как только обедня началась в судовой церкви, — даже, сказать лучше, перед самым началом это, — что ни матрос, всякий идет к алтарю, просвирку несет, а на просвирке бумажка белой ниткой привязана, а на бумажке, своим чередом, написано у всех: «За упокой души лейтенанта Шмидта»… Стоим друг на друга зиркаем, что будет. Глядь, выходит из алтаря наш поп судовой, весь так точно красной краской покрасился и патлы свои залохматил. «Братья-матросы! — кричит. — Ну неужто у вас ни у кого отца-матери нет покойных, что оказался изменник царю, вере, отечеству всех вам дороже?» Ну, вот я тут и рявкнул один за всех матросов: «Дороже!» О-он же, — он на меня только чуть глаз навел, патлатая душа, а заметил! Ну и, конечно, своим чередом, командиру послал сказать, какие-такие ему представили поминальные просвирки. Глядим, входит в церковь наш командир и прямо идет мимо нас в алтарь… А из алтаря голос его слышим: «Выбросить за борт!» Так и выбросили почитай восемьсот штук!.. Цельный день потом мартышки их клевали… Ну, а я как рявкнул один за всех, так и посчитали меня в этом деле зачинщиком… Выходит, бунт я поднял, а как же? Вот за это я и получил каторгу!..
— И что же там, на каторге, другие тоже за политику сидели? — спросил Сыромолотов.
— Со мной вместях? — Егорий покрутил головой и ответил: — Со мной на одних нарах там помещалось несколько их, ну, только они за такую политику, какая иржёть.
— Как так «иржёть»? — не понял его Алексей Фомич.
— Ну, сказать бы так: конокрады! Самые последние считаются люди, какие у мужика весной, как ему пахать-сеять, лошаденку лядащую уводили, а его в нищих оставляли, — вот какие.
И, должно быть, вспомнив об этих своих соседях по нарам, Егорий замолчал, забрал в охапку отобранные доски и потащил их к крыльцу.
А Сыромолотов, походив немного по саду и подойдя потом тоже к тому крыльцу, сказал:
— Был я недавно в Севастополе и угодил как раз ко взрыву дредноута «Мария»… Страшная была картина — этот взрыв!.. Как вы думаете, — вы — бывший матрос, — кто мог решиться на такое дело, а? Кто мог взорвать такую громадину?
Егорий, нагнувшийся в это время над последней ступенькой крыльца, посмотрел на него снизу вверх и ответил загадочно: