Бруно, чувствуя, что выдал себя, упорно молчал.
Они ехали долго, не обмениваясь ни одним словом, и только когда между деревьями показалась усадьба Добра, Гюнтер снова обратился к своему спутнику:
— Вы не хотите смотреть на мой дом, как на свой собственный, а между тем у меня есть полное основание просить вас пожить у меня, по крайней мере первое время. Вы не можете вернуться в монастырь, после вашего публичного выступления двери его для вас навсегда закрыты. Можно спросить, куда вы намереваетесь отправиться?
— Я прежде всего поеду в Р., а потом…
— В Р.? — быстро прервал его Гюнтер. — Ради Бога, не ездите туда! Ведь Р. находится во владениях монастыря, неужели вам мало того, что пришлось пережить? Вы хотите подвергнуть себя новому несчастному случаю?
— Этого нечего бояться, — ответил Бруно, покачав головой. — Теперь в преследовании нет никакого смысла. Раньше нужно было избавиться от меня за мои еретические проповеди, потом я представлял нежелательный элемент, как свидетель преступления, — в обоих случаях меня необходимо было устранить во что бы то ни стало, даже не останавливаясь перед убийством. Теперь, когда дело предано огласке, я не представляю для них никакого интереса ни в дурном, ни в хорошем смысле.
— А вы не боитесь мести настоятеля? Ведь вы нанесли ему смертельный удар, а слова приора совершенно уничтожили его.
— Я был уверен, что негодяй отомстит прелату, — заметил Бруно. — Ах, если бы можно было спасти вас, не причинив вреда настоятелю! Я никогда не пошел бы против него. Мне было крайне тяжело нанести ему этот удар!
— Я вас не понимаю, Бруно, — сказал Гюнтер, с удивлением глядя на своего собеседника. — Вы говорите так дружелюбно о человеке, желавшем вас убить?
— Он приносил меня в жертву своим убеждениям, — ответил Бруно, — он поступил бы точно так же и со своим братом, и с родным сыном, если бы они мешали ему. Он признает лишь одно — могущество и славу католической церкви, и ради нее готов на любое преступление. Люди для него — только средство достижения известной цели, а их тревоги и страдания ему недоступны. Я хотя и осуждаю прелата, но могу понять его побуждения и потому уверен, что он не станет мне мстить; бесполезное зло не доставляет ему удовольствия.
— В вашем тоне чувствуется настоящий Ранек, — заметил Гюнтер с легким упреком. — Вы тоже ни перед чем не останавливаетесь, если идут против ваших убеждений. В этом отношении вы больше племянник своего дяди, чем сын отца. Неужели вы прощаете прелату даже его жестокость к вашей матери?
— Ему — да! — сурово ответил Бруно. — Он ее не знал, она была для него чужой женщиной, выскочкой, насильно вошедшей в его графскую семью. Он не клялся ей в любви, не обещал перед алтарем делить с ней горести и радости жизни. Он причинил ей несомненное зло, но поступил согласно своим убеждениям. Я не прощаю мужу моей матери. Он был обязан защищать ее, он не смел нарушать свою клятву, на нем лежит вся вина в ее несчастной судьбе.