Только теперь Жиган понял, о чем ранее переговаривались между собой отец с сыном. Метрах в пяти от Геннадия Юрьевича стояли Юрий Андреевич и Кюнстер с готовой к съемке видеокамерой. Жиган встал в стороне от них так, чтобы спины впереди стоящих охотников не мешали ему видеть предстоящее поле битвы, и приготовился, если понадобится, тоже стрелять из ружья.
Минуты через две после того, как Жиган перестал палкой беспокоить медведя в берлоге, с громким шумом и треском от ломаемых сухих веток из берлоги выбрался огромный, двухметровый, со свалявшейся шерстью бурый медведь, которого сразу же взяли в оборот ловкие лайки. Все его попытки «огреть» их своими когтистыми лапами успеха не имели. Лайки были слишком подвижны и опытны, чтобы открыто пытаться мериться с ним своими силами, но если везло, то не упускали удовольствия укусить медведя.
Долго такое захватывающее зрелище Трюбон выдержать не мог. Тщательно прицелившись в медведя из ружья, он старательно выпустил в него все пять зарядов. Появившаяся на снегу кровь поведала охотникам, что медведь ранен, но не смертельно и даже не тяжело. Прищурив и без того свои маленькие глазки, он по-собачьи, прыжками побежал на своего врага, которому ничего другого не оставалось делать, как убегать от него.
«Черт возьми!» — испуганно подумал Трюбон. От страха ноги отказались его слушаться, и он, едва переставляя их на последнем пределе своей воли, все же заставил их подчиниться. Гипнотизирующие глаза набегающего на него медведя едва не парализовали его волю. При такой скорости движения Трюбону невозможно было уйти от преследовавшего его медведя. Однако Геннадий Юрьевич выступил вперед и заслонил Трюбона от медведя, позволив ему уйти под защиту Юрия Андреевича и Жигана.
Когда между Геннадием Юрьевичем и зверем осталось расстояние метра три, он, сорвав со своей головы старую шапку, бросил ее в медведя, который, схватив ее передними лапами, встал на задние во весь свой огромный рост и стал с остервенением рвать ее на мелкие кусочки, как будто у него в лапах была не меховая шапка, а лист бумаги. В это время Голдобеев, подскочив к медведю, ударив его рогатиной в грудь, стал давить на рогатину, как бы пытаясь повалить противника на спину. Но медведь не мог позволить своему двуногому противнику так себя унизить. Навалившись на рогатину всей своей массой, поливая снег кровью, пьянея от злости и ярости, медведь луком согнул рогатину, но не смог ее поломать. Не в привычке зверя отступать и обходить препятствие. Он привык все ломать на своем пути и ни в коем случае не менять тактики своего поведения в зависимости от обстоятельств. Медвежьи повадки Голдобееву были хорошо известны. Зная слабую сторону его «тактики», сейчас он как раз ею и воспользовался.