У осени много прегрешений, особливо когда речь о молодых идет. Старые всегда думают о смерти, а молодые думают о ней исключительно осенью, когда и лист древесный, и зверь лесной упадку поддаются. Райнер говорит, что осенними ночами расправляет крыла своих колдовских чар. И тогда окровавленные кошки, посаженные на цепь в сарае, слизывают вопли с изодранных в клочья шкур. Это такое стихотворение. Когда Райнер мыслит об осеннем увядании, он непроизвольно думает о женщинах: к примеру, мать его увядает на полную катушку. Женщина всегда желает впустить в себя что-нибудь, или она рожает ребенка, которого выпускает наружу. Такой видит женщину Райнер. «Тлетворно струящийся свет», — говорит Райнер об осени в своем стихотворении. Оно еще не совсем закончено, так, самая малость осталась. Как осталась самая малость и для его матери. Отец-то еще молодится, а мать уже не бодрится. А сестру его мать любит больше. Говорит, той нужнее, у нее более ранимая психика. Отец, понятное дело, больше любит именно его, ведь как раз сыну быть продолжателем рода и хранителем фамилии.
Всеми чувствами, не занятыми поэтическим творчеством, Райнер прислушивается к телефону, который легко и просто перенесет Софи в его дом. Если спросить его: «Ждешь чего-то?» — он ответит: «Нет, чего это вдруг мне ждать?», однако на самом деле он ждет не дождется звуков любимого голоса. Раздаются они крайне редко. Нельзя делать первый шаг самому, надо знать себе цену. Отчего этот голос не доносится до него по волнам эфира? Из приемника доносится идиотский концерт по заявкам, где одни идиоты поздравляют других идиотов с их тупыми днями рождения и именинами. Лучше бы всем этим людям вообще никогда не родиться, разницы совершенно никакой, живы они или нет.
Софи крайне редко думает о любви, гораздо чаще — о спорте. Спортивной девушке нечего голову глупостями забивать.
В душу Райнера запало много некрасивых сцен. Ребенок очень от них страдает, и подростку потом нелегко стряхнуть с себя этот груз. Слишком часто ребенок видел, как мать, похожая на скелет старой клячи, от побоев отца складывалась пополам, словно перевернутая цифра V. Главным орудием отцу служили старые домашние туфли, которые после надлежащего употребления хоть выбрасывай. В первый раз он избил ее, очевидно, в тот самый день, когда мы проиграли Мировую войну, ведь до этого дня отец колошматил чужаков самого разного калибра и обличья, теперь же материал для битья имелся лишь в обличье жены и детей. Он загонял людей в болота, где им приходил скорый конец, это подтверждено документально. Не повезло ему в том смысле, что другие, кто занимался тем же самым, теперь снова на коне, а он вот нет. Судьба — она такая, тут каждому свое. В этой бывшей элитной своре встречались и неудачники, такие вот, как отец, которые так всю жизнь и проживут грошовыми засранцами. Элита рассеялась, осталась только пригоршня плоти — сам человечишка. «Как бы то ни было, я честно тружусь, и стыдиться мне нечего», — говорит он. Он перепробовал множество занятий, но успеха нигде не достиг. Даже во Францию ездил, хотел рекламировать какую-то французскую продукцию, используя воздушные шары, но заказ дали другому, которого сочли потолковее. Опять одним шансом меньше, в который уже раз. И отец потихоньку скукоживается — в силу естественного старения.