С наслаждением, погружаясь в пышную искрящуюся пену, я вдруг замечаю, что пою забавную старую песню, из тех, что пели мы кого-то под гитарное бренчание. Песню почти забытую, по крайней мере, половины слов я не помню, и вместо них тяну случайные междометия, Пою я довольно громко, отмечая, однако, что совсем отвыкла от этого нехитрого дела. Это потому, что сейчас я пою впервые за последние полтора года.
Спать я направляюсь в расслабленном состоянии, и весьма недурном расположении духа.
Но в прохладном полумраке спальни, сон, распахнувший было передо мной свои бархатные объятия, внезапно улетучивается.
И в прояснившемся сознании пульсирует одна только мысль, но я уже отчетливо понимаю, что она-то ни за что не даст мне уснуть.
Делать нечего: я принимаю ее условия.
Мысль тревожная В ней, как в сюжете, столь любимых Мусей мистических произведений, странно переплелось все: и давняя история с картинкой в журнале, и сегодняшняя, странная женщина в церкви, и жуткое зрелище разверзнутой свежей могилы на кладбище, и, наконец, резкий отказ Егора говорить на эту тему.
А ему было, что сказать — в этом я была уверена абсолютно.
— Какова, собственно, главная тема всей этой фантасмагории? — спрашиваю я себя. И, сопоставив все ее составляющие, довольно быстро прихожу к выводу — Моя скорая смерть.
— Кому она нужна? — продолжаю я диалог с собой, — и тоже довольно быстро выстраиваю наиболее подходящую версию, из всего того, что было мною увидено и услышано — Егору. А вернее его не упокоенной душе, которая отчего — то без меня не может найти себе места, более того, не может находиться даже относительно долго.
Бог мой, если бы это чудо свершилось, когда все еще происходило в рамках реального мира, когда он был жив, и мы еще были вместе! О большем счастье я не смела мечтать!
Но и теперь, когда события приняли такой странный, мистический оборот, это обстоятельство проливает бальзам на мои раны. Я даже позволяю себе предположить, что смогла так быстро и безоговорочно поверить во все происходящее со мною, поправ собственный здоровый скептицизм, да и вообще здравый смысл, которым всегда гордилась, лишь потому, что слишком сладким и желанным оказался для меня фантом.
Впрочем, теперь я совсем не уверена, что это фантом.
Более того: подумав так, я тут же пугаюсь разгневать крамольными мыслями те силы, которые сейчас правят бал в моей жизни, а возможно, что в их власти теперь и вся моя дальнейшая судьба.
И мысленно я тут же отрекаюсь от « фантома», повторяя про себя, как молитву: верую….
Верую в то, что все происходящее со мной — не бред моего больного воображения.