— Лиля.
— И совершенно напрасно. Госпожа Марусева так же мало понимает, о чем ведет речь, как вы представляете разницу между «кровавым» и «кровным». То бишь смутно.
— Зато госпожа Марусева хорошо понимает, какое значение для науки и не только для нее представляют ваши, господин Ростов, нынешние исследования. Насколько важно заявить о них своевременно, чтобы, как говаривал один наш классик… «не было потом мучительно больно за бесцельно прожитые годы»…
— К своему стыду, господа, я не силен в русской литературе. Но что касается всего остального, готов свидетельствовать — это именно тот случай, когда устами женщины глаголет Бог.
— Бог, а вернее истина, если мне не изменяет память, глаголет обычно устами младенца…
— Зато Бог хочет того же, чего хочет женщина, если уж ты решил блистать афоризмами, малыш.
— В таком случае и он ошибается.
— Но почему, Михаил? Вы так упорно не хотите говорить о своей работе, избегаете прессы…
— Если бы только прессы — он вообще отказывается от публикаций. Даже в специальной литературе!
— Но это… опрометчиво. По меньшей мере. Представьте себе, именно в эту минуту где-то за тысячу миль отсюда — в Аргентине, Австралии или в вашей же замечательной России — такой же молодой человек или группа молодых людей придут к тем же выводам, что и вы, но в отличие от вас немедленно поведают об этом миру…
— Стоп! Остановитесь на секунду и прислушайтесь. Что вы только что сказали? «Придут к тем же выводам…» Вот именно — придут. Уверяю вас, я не питекантроп и не принадлежу к числу чудаков, которые зарывают таланты в землю, сжигают бесценные рукописи и уединяются на необитаемых островах. Я нормальный современный человек, которому свойственно все, что должно быть свойственно, в том числе здоровые амбиции. Но! Я еще не пришел ни к какому выводу. А потому трубить на всю вселенную о некоторых относительно обоснованных предположениях — извините уж! — считаю безответственностью, если не откровенной глупостью.
— Да-да-да! И еще тысячу раз — да! Я вас понимаю. Ох, как я вас понимаю! Какому-то грядущему светилу что-то почудилось в тумане творческого экстаза. Не дожидаясь прояснения, он созвал пресс-конференцию, а потом весь мир возмущается по поводу очередной журналистской «утки».
— Так зачем же вы…
— Но! Простите, Михаил, я еще не закончил. У этой проблемы, как и у всякой другой, есть обратная сторона. Он закричал, этот фанфарон, этот ранний петух, не дождавшийся рассвета. Но несколькими минутами позже рассвет все-таки наступил. Мы ведь знаем: рассветы — такие. Они уж если забрезжили во тьме — обязательно наступят. И весь мир будет помнить о том, что явление светила возвестил именно он, фанфарон и выскочка, крикнувший первым. Пусть потом — минутой, двумя, пятью спустя — другие, более добросовестные птицы сделали это с большим изяществом и большим основанием, люди все равно запомнят его — первого. Разве нужны примеры?