— Я буду гибким.
— Лучше — мудрым.
Торжественный лимузин наконец отправился в путь. Бесконечная череда нарядных яхт тянулась вдоль причала.
Но Костас с неожиданным вниманием разглядывал только одну.
Ту, что почти скрылась из глаз.
Оказалось, ночь была проведена на судне, имя которого было ему неизвестно.
Странно и даже невежливо, пожалуй, но почему-то он не спросил об этом у хозяина.
И никакая мелочь, помеченная именем яхты — пепельница, полотенце или салфетка в столовой, — не попалась ему на глаза.
Зато теперь он знал точно.
Яхта звалась «Ахерон».
«Это что-то из мифологии», — сонно подумал Костас.
Ночь прошла за разговором, и — видит Бог! — это был не самый легкий разговор в жизни Костаса Катакаподиса.
«И по-моему, что-то страшное…»
Но — что?
Память хранила молчание.
Не дождавшись ответа, Костас задремал, раскинувшись на просторном сиденье машины.
— Пурпурная? Да, черт побери — согласен! — звучит красиво! И притягательно. Для таких экзальтированных особ, как наша Лиля. Кстати, прости уж, но раз мы тут вот так, по-свойски… позволю неджентльменский вопрос. Я прав насчет нашей Лили? Ты, конечно же, переспал с ней, и, надо думать, не раз?
— Тебя это действительно интересует?
— Интересует! Браво. Очень точная формулировка. Меня это действительно интересует, но не более. Так что можешь отвечать смело, без реверансов в сторону моей оскорбленной чести.
— Без реверансов: еще нет. Хотя, откровенно говоря, подумываю…
— Спеши! И не откладывай надолго. Иначе попадешь в список безнадежных дебилов, педерастов или импотентов. На выбор.
— Но почему?
— Потому что Лиля, ничтоже сумняшеся, делит всю мужскую половину человечества на похотливых мерзавцев с жирными руками…
— Это про Мону Лизу, я помню.
— Да-да, именно про нее. Так вот, похотливые мерзавцы одинаково плотоядно тянут свои жирные руки и к Моне, и к Лиле. Сиречь — желают немедленно затащить в постель.
— Мону — тоже?
— Про то мне неведомо. Но Лилю — всенепременно.
— Я понял: та половина, которая жирные руки не тянет…
— Правильно: состоит из дебилов, педерастов и импотентов.
— Ты ставишь меня в такое положение, что выбора просто не остается.
— Поторопись. Но помни: потом ты будешь всю жизнь чисто и возвышенно ее любить, ибо… В общем, на твоем сиром и убогом пути впервые явится ангел чистой красоты.
— И что?
— Ничего, можешь не беспокоиться. Это продлится недолго. Зато потом — и это главное! — всю оставшуюся жизнь ты обречен страдать и помнить. Помнить и страдать. Будешь приставать — будет рассказывать про Мону Лизу, не будешь — иногда будет звать, чтобы напомнить о себе. И все, собственно. Она безвредная по сути.