Зато каждый выходной Юрка имел увольнение в город.
Закрыть на многое глаза представлялось Юрке наиболее правильным — не на век же он здесь обосновался? Пройдут положенные два года и — навсегда прощай свинарник. Пусть Водин с его ограниченностью мечтает остаться на сверхсрочную, возиться со свиньями, получить теплое местечко в жизни, одеваться и обуваться за счет государства, отбирать поросят для Махрового и втихаря приторговывать кормами. Противно, но лучше терпеть, чем заработать неприятность и вернуться в роту. И Юрка терпел.
Кончился срок службы, и началась штатская жизнь — без свинарника, капитана Махрового, сержанта Водина и других. На работу устроиться не успел, документы подать в институт тоже, да и хотелось немного отдохнуть после армии. Смерть матери смешала и сломала все, пригнув к земле тяжким грузом беды, заставшей врасплох…
На поминках, как водится, помянули усопшую. Соседка всплакнула: «Отмучилась, страдалица…»
Потом говорил отец. Вытер скатившуюся на щеку слезу. И это так не вязалось с ним — лощеным, выхоленным, в крахмальной рубашке и дорогом костюме с импортным галстуком. А рядом с отцом, радушно угощая гостей, сидела Муся, словно хозяйка в этом доме. Юрке стало тошно, он хотел прямо спросить у отца: по какому праву сидит за поминальным столом женщина, отнявшая у детей отца, а у жены мужа?.. Но сестра, словно догадавшись, тихо попросила:
— Не надо, Юрок… Не омрачай память мамы.
И Юрка обмяк, словно из него вынули стержень, заплакал горькими, беззвучными слезами, не вытирая лица, не стесняясь слез. Марина обняла его, прижав голову к плечу:
— Ну что ты, миленький, не надо…
Проснулся Юрка на диване. Шторы опущены, но сквозь щелки видно, какое на улице яркое солнце. Заставил себя встать, прошел в ванную, по дороге заметил — сестра возится у плиты, а в прихожей стоит дорожная сумка.
Умывшись, вышел на кухню, сел за стол, молча кивнул сестре — говорить ничего не хотелось: было горько на душе и стыдно за себя вчерашнего, не сумевшего сдержать на людях горя и, мало того, не сказавшего им всего, что, по его глубокому убеждению, должен был сказать.
Марина поставила перед ним хлеб, масло.
— Яичницу поджарить?
— Не надо, — буркнул Юрка. — Ты что, собралась уезжать?
— Пора, — вздохнула сестра. — Дети остались одни, а из мужа какая нянька?
— А в сумке чего?
— Собрала на память о маме.
Ее по-деловому спокойный тон покоробил Юрку — позавчера прилетела, вчера проводила родного человека в последний путь, а сегодня, улетая обратно, не поленилась пораньше встать и собрать из отчего дома вещички на память.