— В чем дело? — спросил я. — Что не так?
— Мне нужно петь, — хрипло ответил он. — Я не могу без пения. И дело не только в музыке — дело в том, что без нее я не могу молиться. — И, внезапно вспомнив, добавил: — Музыка для Баха была механизмом веры; «Словарь», статья о Бахе, страница триста четыре…
Продолжал он уже другим, более задумчивым тоном:
— Не было воскресенья, чтобы я не пел в хоре. В первый раз отец отвел меня в церковь, когда я только–только начал ходить, и даже в пятьдесят пятом, когда он умер, я не перестал петь. Мне надо в церковь, — повторил он с каким‑то яростным чувством, — иначе я умру.
— И вы непременно туда пойдете, — отозвался я. — Мы просто не знали, чего вам не хватало.
Церковь находилась недалеко от Приюта, и Мартина встретили там очень тепло — не просто как верного прихожанина и участника хора, но как его интеллектуальный центр; эту роль до Мартина выполнял его отец.
После возвращения в церковь дела пошли совсем по–другому. Мартин нашел свое место, и это благотворно сказалось на его внутреннем состоянии. Он пел, и по воскресеньям музыка Баха становилась его молитвой. Кроме того, его согревало уважение окружающих — он пользовался заслуженным авторитетом среди остальных хористов.
— Видите ли, — не хвастаясь, а спокойно констатируя факт, сказал он мне однажды, — они знают, что я помню всю литургическую и хоровую музыку Баха. Я помню все его церковные кантаты (согласно «Словарю», их двести две), а также по каким воскресеньям и праздникам нужно петь каждую. Кроме нас, в епархии нет настоящего оркестра и хора, и мы — единственная церковь, где регулярно исполняются все вокальные произведения Баха. Каждое воскресенье мы поем новую кантату, а на Пасху выбрали «Страсти по Матфею»!
Мне всегда казалось любопытным и трогательным, что умственно неполноценный Мартин так страстно любит Баха. Ведь Бах обращается к разуму человека, а Мартин — слабоумный. Как это возможно? Ответ на свой вопрос я получил лишь позже, когда начал регулярно приносить ему кассеты с записями кантат (как‑то мы даже вместе прослушали «Магнификат»). Наблюдая за Мартином в эти минуты, я отчетливо понял, что как бы ни был он умственно ограничен, его музыкального интеллекта вполне хватало, чтобы оценить техническое совершенство Баха. Но главное было даже не в технике и интеллекте. Бах оживал для Мартина, и сам Мартин жил в Бахе.
Этот странный человек действительно обладал гипертрофированными музыкальными способностями, но они становились насмешкой природы, цирковым трюком лишь вне рамок его личности, вырванные из естественного контекста. Вместе с отцом Мартин всегда стремился приблизиться к