— Долгая и неинтересная история, поверьте мне. — В тихом голосе Сары звучали ноты безнадежного отчаяния. — Семейные истории одинаково скучны. Бесконечные вариации на одни и те же темы.
Лоренцо достал следующую раковину. Многие считают, что открыть устрицу непросто, но для опытного Лоренцо это не составляло труда. Он нашел маленькую щель в створках и вставил кончик ножа.
— Что же за темы? — стараясь скрыть заинтересованность, спросил он.
— Боль утраты, сожаление, чувство вины…
— Вы любили его?
Наступила ночь. Дом затих. Темнота за стенами храма сгустилась. Месяц поднялся высоко; его уже не было видно в проеме двери. Они остались одни в целом мире. Сара посмотрела на Лоренцо; и в ее глазах он увидел море печали.
— Да, я любила его, — едва слышно сказала она.
Лоренцо налил еще шампанского. Бутылка звякнула о край бокала — у него дрожали руки. Надо собраться, он почти у цели.
— Откуда же чувство вины и сожаления? — Он сделал глоток и откинулся назад: «Не торопить ее, не дать почувствовать угрозу».
— Он не знал, как я любила его. Это моя вина.
Лоренцо заставил себя сделать еще глоток.
— Сколько вам было лет, когда он умер?
Сара сидела очень тихо. Тяжелый локон упал на лицо, блеснул в мерцании свечей полированной медью.
— Мне было пять.
— Как Лотти. — У Лоренцо неожиданно сжалось сердце.
— Да, — прошептала Сара.
Он опустил бокал, протянул руку и убрал локон с ее лица.
— Это непосильный удар для ребенка. Почему вы думаете, что могли изменить что-то?
— Он покончил с собой.
— Бедная девочка. — Слова сами слетели с губ Лоренцо. Ему хотелось взять в ладони ее лицо, поцелуем разгладить морщинку на лбу между красиво очерченными бровями. Он сдержал себя. Надо заставить ее говорить, чтобы перевести разговор на книгу ее отца. Она сидела с опущенной головой, обхватив себя руками.
— Если бы я больше… не знаю. Может, он не сделал бы этого, — продолжала она задумчиво. — Он написал книгу — главную книгу своей жизни, и посвятил ее мне. Он написал, что я составляю смысл его существования. — Сара замолчала, потом коротко усмехнулась: — Вскоре после этого он, вероятно, передумал. Или я перестала быть смыслом его жизни.
Лоренцо замер. Сейчас он должен был бы сказать: «Я знаю о книге», но не мог. Перед лицом ее отчаяния, страдания, неоправданного чувства вины все отступило, даже права на экранизацию больше не имели значения.
— Вы не должны винить себя, — тихо сказал он. — Ваш отец был взрослым человеком со своими проблемами, о которых мы не знаем, и личной трагедией, заставившей его оборвать жизнь. Когда существование становится невыносимым, человек не отдает себе отчета в поступках или их последствиях.