– Что за бардак? – сбросило плащ-палатку и превратилось в прапорщика Зверева.
– Мы тут это, – смущенно сказал Караваев, мелко моргая бесцветными ресницами, – в шахматы играем…
Прапорщик хрюкнул, уставился на рядового, переспросил с веселым удивлением:
– Ты? Ты, Караваев, с бабой Зиной в подкидного дурака сначала потренируйся. Чтоб мозг не взорвать от напряжения.
– Он тренируется, – мягко вступился Лев Данилыч. – Наблюдает. Что, неужели правда снег?
Лев Данилыч нагнулся, провел ладонью по брошенной на пол плащ-палатке, покатал между пальцами мокрый снежок.
– Снег в августе в нашей области – это, мягко говоря, необычно…
– Ага. Только это уже не наша область, – буркнул Романецкий. Резко отодвинул в сторону самодельную шахматную доску – раскрашенную картонку, запаянную в полиэтилен. Фигуры, разномастные и облупленные, покачнулись и едва не упали.
– Отставить пессимизм! – рявкнул прапорщик. – Вот вам, детишки, билетики на елочку, то есть в цирк…
– Билеты! – обрадовался Караваев и потянулся к тонкой радужной карточке.
– Не обколись, – Зверев выдернул карточку у него из-под носа, – об елочку. Шахматист. Ромашкин!
– Я – Романецкий.
– Ты, Ромашкин, Снегурочкой пойдешь.
– Я… А почему…
– Сопли подбери – и к майору на инструктаж. Рысью марш! Данилыч, и ты… вы…
– Тоже рысью? – улыбнулся Лев Данилыч.
– Необязательно, – вдруг смутился прапорщик. – Того, блин… Майор просил…
– Я понял, Паша. Спасибо за хорошую новость. Я давно жду…
Лев Данилыч сбросил с плеч тулуп, ловко отвернул с лежанки край тощего матраса, выудил из-под еловых веток тонкий «дипломат», весело подмигнул изумленному Звереву и неожиданно молодой легкой походкой направился к выходу.
Прапорщик оглядел опустевшую землянку. Запнулся взглядом о глупую улыбку Караваева. Буркнул:
– А ты, Караваев, шахматы учи. Вернемся – проверю.
– Такой нюанс, – почему-то смущенно сказал майор. Прокашлялся.
На брезенте лежало четыре тела. Высокий мужчина с кривым, будто измятым под прессом лицом – подбородок сдвинут на сторону, правая скула налезает на висок, единственный глаз, мутный и заплывший, неподвижно уставился вверх. Женщина казалась почти нормальной, только приглядевшись, можно было заметить слишком длинные для человека ладони и зеленоватый, будто мерцающий оттенок кожи. Морщинистое оранжевое безносое лицо старика пряталось в копне ярко-белых густых волос. Ребенок скорчился на боку, поджав ноги и закрыв руками голову.
– Тьфу, – буркнул Зверев, – блин, паскудство какое…
Брезгливо пнул ботинком край брезента. Ребенок дрогнул и вдруг перекатился на спину, отведя в сторону трехпалую ладошку и открыв пухлощекое детское личико. Вполне человеческое, только как бы не совсем дорисованное – его черты мелко подрагивали, будто ребенок лежал на дне ручья и по воде время от времени проходила то мелкая ветреная рябь, то радужные пятна солнечного света…