Тут Костя, весь вытянувшийся и воспаленным, неотрывным взором смотревший в лицо Кедрову, перебил его:
- А что ж делать, когда война?! - В голосе его послышалась готовность к отпору.
И тогда Кедров вдруг неожиданно спросил:
- Ты про купца Капоркова слыхал?
- Ну, кто же про него не слыхал! Весь наш уезд осрамил!
Речь шла о маслосдатчике из купцов, поставлявшем сливочное масло на армию. Когда его партию масла вкатывали по сходням в вагон-холодильник, один из бочонков сорвался, рухнул на рельсы. Обручи лопнули, клёпки распались. Грузчики и сам хозяин масла кинулись подымать. Из бочонка, из самой середины, весь обляпанный комьями, пластами масла, вывалился... кирпич! Что тут поднялось! Не своим голосом взревели грузившие. Двое из них схватили побелевшего купчика за локти и завернули их назад. Так и держали его, пока другие разламывали, вскрывали остальные его бочата. В каждом третьем бочонке было по кирпичу.
Тогда с гиком, ревом и свистом грузчики привязали на шею господину Капоркову кирпич с комьями масла на нем, да так и повели через зал первого класса, мимо обедающих и выпивающих за столиками, прямо на площадь, а там - по улицам города.
И полиция долго не смела к ним подступиться...
- Что бы ты с таким голубчиком, сделал?
- Я? Расстрелял бы без сожаления. Жалко, что не дали его народу... растерзать!
- Не растерзали. А ты дальнейшую его судьбу знаешь?
- Нет. Не интересовался. В тюрьму, наверно, посадили?
- В том-то и дело, что нет. По законам военного времени его и на каторгу могли закатать, но... а толстый кошель зачем? А адвокаты зачем существуют? Царский суд, видишь ли, не тем руководствуется, что на зерцале начертано: сперва родственники через адвокатов на поруки его выпросили. Потом стали доказывать, что хозяин масла тут, дескать, ни при чем. Коротко говоря, господин этот и посейчас торгует. Только не в нашем городе. Здесь ему и от мальчишек проходу не стало. Я слыхал: перевел все дела в Омск. Говорят, в миллионеры выходит... Вот так-то, Константин!
Костя горячился, вскакивал, сверкал глазами: расстрелять!
- Всех не расстреляешь, Костенька: имя им легион.
Любуясь его гневом, Кедров одну за другой как бы поворачивал перед его глазами омерзительные и страшные картины тылового разгула и казнокрадства, откупа от солдатчины, поставок гнилья на довольствие армии, сапог с подошвами из картона; одну за другой перебрал перед ним богатейшие из фамилий города: ни одной, ни одной не было, чтобы сынок, подлежащий призыву, оказался бы на фронте: все окопались в тылу!