Кедров взирал на него изумленно:
- Паспорт? Но тебе же еще года не вышли. Зачем тебе паспорт?
- Я на фронт пойду.
- Час от часу не легче! Твоему году еще далеконько, друг!
- Ну и что ж? Я добровольцем пойду. Хочу заменить брата. Хочу отомстить за него... за брата Степана.
- Вот оно что-о-о!
Кедров привычным жестом, пальцами левой руки передвинул оправу очков "на лучшую видимость", как говаривал он сам, и долго всматривался в лицо юноши.
- Отомстить... Кому же ты хочешь отомстить за брата Степана?
Теперь пришла очередь Косте воззриться на него с изумлением:
- Как - кому? Немцам. Они же его... - Тут он приостановился, не зная, как сказать: ранили или убили. - Они же его... кровь пролили.
- А как да и не они?
Костя в недоумении смотрел на него.
Голосом сухого отказа Кедров сказал:
- И паспорта я никак, дружок, не могу тебе выдать. Подожди, когда исполнится тебе совершеннолетие. Не могу.
Ответ заставил его насторожиться:
- Ну как же вы не можете! Вы - писарь волостной: вы все можете!
- Преувеличенное у тебя представление о моем могуществе.
Мелькнула опасная мысль: а что, если как-нибудь по неосторожности Шатрова, по его доверчивости и любви к этому парню стало известно ему, Константину, что не один и не двое из числа совершивших побеги из тюрем, каторги, ссылки гуляют на свободе с паспортами мужиков из Калиновской волости, отошедших на долгое время на заработки? А не подослан ли к нему, Кедрову, этот паренек?
Однако нет, нет, этакие глазища - ясные, чистые, этакая простецкая морда, курносая, родная! Да и знавал он Костю Ермакова от его отроческих лет: еще тогда, когда пришлось первое время работать писарем на мельнице Шатрова. Да и потом, когда, уже будучи волостным писарем, Кедров бывал на мельнице, ему отрадно было видеть удивительную душевность молодого плотинщика с народом и то доверие и уважение, с которым и помольцы, и работавшие на плотинах относились к этому безусому пареньку.
Но и воспитанная годами, изощренная всеми опасностями подпольной работы способность проницать сокровенное в человеке по одному его взору, голосу, мимолетному выражению лица - они тоже явственно говорили Кедрову, что здесь и речи не может быть о выведывании, о вероломстве.
И все ж таки дальнейшую беседу он повел, осторожно прощупывая душу собеседника, бережно толкая его к тем выводам, к тому осознанию, которое решил пробудить в нем.
Сказал в раздумии и словно бы и не обращаясь вовсе к нему:
- Итак, значит, вращается, вращается этот кровавый бесконечный винт человеческой, людской мясорубки... Захватил, измолол одного из братьев ничего! Уже готовит себя другой - не терпится ему, бедному, поскорее сунуть свое тело в это кровавое жерло!