И все же каждый хотел хотя бы одним глазком посмотреть на кавалькаду, и даже британские эфенди передвигали кресла из пальмового дерева на тротуаре перед кафе «Завийя» так, чтобы мрачно коситься на нее со стаканом питья в руке, – ибо это был настоящий парад беев-мамелюков во всей своей красе. Жаркое солнце играло на самоцветах, украшавших ножны мечей и рукояти седельных пистолетов, а по сравнению с яркими одеждами, шлемами, увенчанными перьями тюрбанами все остальное казалось тусклым и бесцветным. Однако при всем великолепии дорогого оружия, пышных одежд и арабских скакунов в богатой сбруе самым поразительным были тонкие загорелые лица с ястребиными носами, презрительно щурившие глаза поверх толпы.
И никто не догадывался, что одно из этих лиц – чернобородое, в шлеме – принадлежало самозванцу, ибо хотя многие из тех, кто шарахался из-под копыт или выглядывал из окон, отлично знали Эшвлиса-сапожника, занимавшего нишу в наружной стене мечети в двух кварталах отсюда, никто и подумать не мог, что это он гарцует в золоченых доспехах мамелюкского бея Амина.
И тем более никто не догадывался, что даже в обычном своем обличье сапожника немой Эшвлис – все равно самозванец, и что до того, как он сменил имя и покрасил волосы и бороду в черный цвет, его звали Брендан Дойль.
За несколько последних месяцев Дойль уже привык жить как Эшвлис, однако сегодняшняя роль, на которую он так беспечно согласился утром, начинала изрядно смущать его, и он отворачивался всякий раз, как видел в толпе одного из своих клиентов. Разве не преступление явиться на пир к самому паше под видом одного из приглашенных? Если бы его друг Амин не уверял его в полной безопасности этого предприятия, он бы немедля повернул данную ему взаймы лошадь, снял бы меч, кинжалы и дорогие одежды и забился бы в свою нишу, чтобы созерцать процессию с безопасного расстояния.
Они как раз проезжали мимо его ниши – он посмотрел на нее и, хотя уже оплатил каюту на судне, которое должно было поднять якорь завтра утром, изрядно удивился и даже рассердился тому, что на его месте уже восседал другой сапожник. Ну и конкуренция, подумал он не без горечи, стоило пропустить одно утро – и вот на тебе...
Перед ними открывалась площадь, на которой он впервые познакомился с Амином. Дойль криво усмехнулся, вспоминая то жаркое октябрьское утро. Все пошло наперекосяк с того момента, когда Хасан Бей сломал пряжку на башмаке как раз во время встречи с британским губернатором.
Это печальное событие привело к немедленной приостановке переговоров, и Хасан со своими сводными братьями Амином и Хафи покинул Цитадель, направляясь к ожидавшему в Булаке судну, однако на этой самой площади с ними произошла еще одна неприятность: здоровенный нищий, известный всем как глухонемой Эшвлис, о каковом обстоятельстве извещала большая вывеска в деревянной раме, недостаточно быстро убрался из-под копыт мамелюкских лошадей, так что торчащий из рамы гвоздь зацепил Хасана за расшитый золотом халат и порвал его, выставив на всеобщее обозрение бедро разгневанного мамелюка.