Извергнув не подобающее правоверному мусульманину ругательство, Хасан выхватил меч с рукоятью слоновой кости и замахнулся им на нищего.
Однако Дойль со скоростью, которой позавидовал бы мангуст, пал на четвереньки в пыль, так что меч лишь разрубил вывеску, просвистев в нескольких дюймах над головой, и прежде чем не ожидавший этого бей успел занести меч еще раз, Дойль бросился на него, вытащил у него из-за пояса один из его собственных кинжалов и отбил им следующий, более слабый удар.
Тут в дело вмешался Хафи – он осадил коня, вскинул зачехленное ружье на уровень бедра и, не успел Амин вмешаться, спустил курок.
Эхо от выстрела пошло гулять взад и вперед по узкой улочке, ружье от отдачи вылезло из чехла. Боевой конь Хафи, приученный к выстрелам, не вскинулся на дыбы, но лишь тряхнул головой и фыркнул от едкого порохового дыма. Дойль совершил обратное сальто в воздухе и приземлился лицом вниз на булыжную мостовую, а красная дырка на спине его халата довольно быстро меняла очертания, так как ткань пропитывалась кровью.
– Невежды! – вскричал Амин. – Он же нищий!
Этот факт, в горячке ускользнувший от остальных, означал, что на нищего не только нельзя поднимать меч, но с точки зрения мусульманской морали он еще и прямой представитель Аллаха на земле, за что и получает подаяние от каждого правоверного.
* * *
Улица свернула налево, и из-за зданий уже показались минареты и каменные стены Цитадели, вздымающиеся к небу с вершины холма Мукатам, и хотя повод, по которому мамелюков пригласили в крепость – назначение одного из сыновей Мохаммеда Али пашаликом, – был совершенно безобидным, один вид грозного сооружения заставил Дойля обрадоваться тому, что он и его спутники так хорошо вооружены.
Амин заверил его утром, что, хотя массовые аресты среди мамелюков и ожидаются, они не могут произойти прямо на пиру.
– Успокойся, Эшвлис, – говорил он Дойлю, затягивая ремни на дорожных сундуках и выглядывая в окно на караван уже навьюченных верблюдов во дворе. – Али не сумасшедший. Хотя я не сомневаюсь в том, что он намерен урезать непомерную власть мамелюков, он ни за что не осмелится арестовать всех четыреста восемьдесят беев сразу, вооруженных и готовых драться. Мне кажется, подлинная цель этого пира – сосчитать врагов, удостовериться в том, что все они в городе, и этой же ночью, ближе к рассвету, взять их под тем или иным предлогом тепленькими в собственных постелях. И, положа руку на сердце, я не могу сказать, чтобы они этого не заслужили; впрочем, ты-то сам испытал это на собственной шкуре. Но я сейчас же уезжаю в Сирию, а ты сразу по окончании пира вернешься в обличье Эшвлиса, а завтра и вовсе уплывешь из Каира, так что нас с тобой это не коснется.