Сандра полезла в массивный комод, завозилась. Вадим наконец решил осмотреться. Мебели в помещении было мало: комод, три разнокалиберных стула, овальный стол и книжные полки. Книги громоздились стопками, занимали самодельные полки и валялись на диване.
— Так выпьем или поиграем в цивил?
— Не понял. — Вадим уставился на пузатую пластиковую баклажку.
— Наверное, тебе привычнее пить из хм… рюмки. Во-о-от.
Граненый стакан наполнился на четверть. Вадим поднес пойло к губам и скривился: оно воняло обувным клеем.
— Я точно не подохну от этого? Коньяк, блин! Самогон из резины, а не коньяк!
— Фиг его знает, помрешь, не помрешь, — девушка дернула плечами, — ты же нежный. Коньяк ему не нравится. Знаешь, сколько у Баронства такая бутылка стоит? Ну, у Кремля…
— Хуже не будет. Ну, за… не знаю, что и сказать. За что тут пьют?
— Наверное, за удачу. За встречу, я так понимаю, пить не стоит.
Спирт обжег горло, но Вадим стерпел. Не прошло и минуты, как голова закружилась и внутри потеплело.
— Я тоже была на твоем месте… Я ведь из лунарей, понимаешь? Я преступница оттуда, и я, — она вздохнула, — видишь, жива.
— Что же ты натворила? — Вадим изо всех сил старался не показать, что у него заплетается язык.
— Не подчинилась приказу. Не смогла стрелять в людей. Там были женщины. И дети. Совсем маленькие, с цыплячьими шейками… Я могла бы сделать вид… там же и другие были. А я психанула. Дура. — Она потупилась, мелкие кудряшки зазмеились по лицу. — Хочешь узнать, что лунари делают с преступниками?
Вадим кивнул. И ее прорвало.
В черной качающейся будке сумеречно. Напротив на корточках сидит парнишка в белом нарядном шарфе поверх темного пальто, сидит совершенно неподвижно. Иногда кажется, что он — манекен. Маленький круглолицый дядечка, даже скорее дед, бормочет под нос и раскачивается. Нас, преступников, сегодня трое.
Подхожу к решетке, встаю на цыпочки: мой город. Я вижу его в последний раз, но до сих пор не верится. Меня для него нет. Меня нет уже ни для кого, память обо мне стерта из базы данных. Наверное, что-то подобное испытывает плод во время аборта. Но я по-прежнему существую. Странное ощущение.
Вижу огромные ворота, выпускающие машину. Подтягиваюсь, прижимаюсь лицом к решетке.
Далеко отъезжать не стали, так и выпустили нас около самых ворот. Выхожу. Сырой ветер треплет волосы. Четверо мужчин в бронниках держат нас под прицелом автоматов, один из стволов направлен мне в лицо. Чувствую себя голой и совершенно беззащитной. Чувствую себя вещью. Бумажкой, которой подтерлись и теперь выбрасывают.