Оксане исполнилось семь. Задолго до осени она стала требовать, чтобы ей купили школьную форму.
– Зачем спешить, – Елена отмахивалась, – еще времени столько… Оксана умолкала, но как-то явилась с багрово-сердитым лицом:
– Дай деньги. Я с тетей Машей в «Детский мир» пойду.
– С какой тетей Машей?
– С лифтершей. У нее внучка тоже в первый класс готовится. – И гневно: – Я лучше с тетей Машей пойду, ты ведь опять подведешь меня, мама.
– Что-о! – Елена не успела даже возмутиться, действительно не помнила за собой вины. Когда это она Оксану подводила?
– А в детском саду! – Оксана произнесла злорадно. – На новогодний праздник костюм снежинки, воспитательница тебе говорила, надо сшить. Ты тогда кивала, пока она объясняла тебе. И забыла! Все танцевали, а меня на сцену не выпустили. Нет, я не плакала. Еще и плакать – ну нет!
Елена глядела на дочь. А ведь вправду, она забыла. И на праздник тот почему-то не смогла прийти. Оксана после ей ничего не говорила, а вот теперь… Значит, помнила.
А кроме той, детсадовской елки водили ее во Дворец съездов и еще на какой-то детский праздник, подарки для нее в «Детском мире» покупали, чуть не задохнулись с Митей в толчее – и это, значит, все неважно, а обиду вот свою затаила. И вообще какая-то недетская фраза: «Ты меня подвела».
В три года, когда ей не давали конфет, она рвала бумагу и демонстративно, на глазах взрослых, принималась жевать. «Вкусно?» – Митя ее насмешливо спрашивал, а Елена кричала: «Выплюнь, выплюнь!». Оксана сжимала зубы, стараясь проглотить.
Плакала редко – и никогда в раскаянии, не от боли и не в тех случаях, когда наказывали ее. А совершенно неожиданно, когда и не собирался ее никто обидеть, к примеру: «Оксана, поблагодари тетю. Тетя подарок тебе принесла». И безудержный рев, кулачки сжаты судорожно, не знаешь, как и утешить.
Ну хорошо, сама Елена, насколько себя в детстве помнила, ревность всегда испытывала и постоянный, ей так казалось, недостаток тепла. Родной отец отсутствовал, отчим под давлением авторитета матери от воспитания отстранился, мать же, борясь за дисциплину, опасалась потакать дочери, недостатки искореняла и этим целиком была занята. Так ведь Оксана в другой совсем атмосфере росла. Митя с ней возился, да и Елену в чем угодно можно было упрекнуть, но только не в холодности. Она взрывалась, но она и плакала, гладила, ласкала, и в совершенно искреннем порыве, и оттого что помнила, как ей самой не хватало ласки в детстве. Но Оксане, значит, важно было другое: чтобы не подводил и ее. Не столько в поцелуе материнском, выходит, она нуждалась, сколько в твердом выполнении обещанного. Затаивалась и про себя вела счет Елениных промахов? А может, вообще всех ее недостатков, слабостей – такой, по крайней мере, бывал у Оксаны взгляд, придирчивый, оценивающий.