Заметил ли он ее, трудно было сказать, во всяком случае никаких попыток познакомиться не делал. Но как-то она сидела в кинозале, фильм вот-вот должен был начаться, когда послышалось знакомое уже ворчание, шум, будто медведь в чаще лез, ломая ветви, – это он, наступая кому-то на ноги и извиняясь, шел, согнувшись, по ряду, ища место. Она откинулась к спинке кресла, когда он протискивался мимо, и тут он с ошарашивающим бесстыдством заглянул за вырез ее кофточки.
На следующий день она демонстративно от него отвернулась, когда выходила, а он входил в лифт, прошла по коридору и услышала, что ее нагоняют.
Он лез напролом, пренебрегая даже теми остатками приличия, что еще считались необходимыми. Крикнул ей вдогонку: «Послушайте…», и она в растерянности обернулась.
Он к ней бежал. Детская восторженная улыбка расползлась на его обычно угрюмом лице. Не утруждаясь подыскиванием какого-либо повода для знакомства, начал, в спешке заглатывая слова: «Вы на пляж идете? Вода, я взглянул на табло, двадцать два градуса. Даже и не охладишься. Вообще, вы знаете…»
Она спустилась на пляж, и он с нею. Поставил рядом топчаны, присел, продолжая говорить. Вдруг вспомнил, что забыл полотенце, плавки. «Только не уходите, – сказал строго, – я сейчас».
У него уже намечалось брюшко, и тело было белое-белое, даже глядеть почему-то стыдно. Елена пересыпала камушки из одной ладони в другую, а он все говорил. Многое из его речей Елена пропускала, слушать стала, когда он заговорил о ней. Случилось это довольно скоро: он ни в чем не умел, не желал медлить.
Если поверить, жизнь его до сей поры представляла одну линию: работа, работа, работа. Если поверить, он был верный муж: ему и в голову как-то не приходило… Если поверить, он впервые полюбил, ну уж для точности – влюбился.
Его удивляло все. Что женщина может шутить и могут смешными быть ее шутки, что, не подумав, можно обидеть и также легко пустяком обрадовать, и что ухаживать надо уметь, любить тоже уметь надо, и что, оказывается, подумать только! – лифчики у женщин бывают кружевными.
Его удивление и веселило, и трогало, и пугало ее. Он говорил: «Все, что было, ровным счетом – ничто!». Вцеплялся пятерней в свои густые жесткие волосы. «Какой я был дурень, какой дурень…» И с ревнивой обидой: «Почему я раньше тебя не встретил? Где ты была?».
Нечто подобное она и раньше от других слышала, признания его оригинальностью не отличались. Но что слова! Невозможно, оказывалось, предсказать его действия. Преград для него никаких будто существовало.
Раньше она полагала, что люди чиновные куда рассудительнее, привыкнув к определенным благам, не станут ими швыряться. Прежде чем что-то предпринять, попытаются хоть как-то себя оградить, обезопасить. Ведь она-то оставляла за ним возможность хотя бы временно, а может, и надолго, отойти, так сказать, на заранее подготовленные позиции. Но он и слышать об этом не хотел, и она замолкала, с одной стороны, польщенная, но вместе с тем догадываясь уже, что вся ответственность за его бескомпромиссность ляжет в итоге на ее плечи.