Ивар Легардович Сомов – самый старший из них, мастер художественного стиля и образа. Долгий, как шест «говорящей птицы», и такой же громогласный, когда с ним спорят – топорщит соломенные усы, точно егозливый котище. Это он насочинял «носорога». Теперь часто приходит на площадь и ворчит. Дескать, отливка испортила замысел – слишком легковесным вышел носорог, коему полагалось, напротив, устрашать своей массивностью. На ворчание его обращал внимание исключительно один Тим, да и то поначалу. Пока не понял – Сомов, скорее, недоволен собой, чем исполнившим звериную фигуру учеником‑техником, оттого мается и нет ему покоя. Иначе за чем же дело стало: переправить как должно, и вся недолга. Но в том‑то и беда, Ивар Сомов никак не мог угадать, что на что у этого носорога переправлять и как оно должно. Его «не озаряло». Вот и ходил кругами у фонтана – Тим его жалел немного. Хотя и зарекался видеть в Радетелях человеков – одних злющих врагов. Но не враги они были ему. А кто? Он не знал и сам.
Парень, который издалека ловко обернулся к нему и замахал приветственно, то скрещивая, то разводя в стороны над головой сильно загорелые руки, нравился ему больше остальных. Виндекс Лютновский, как он сам называл себя в шутку – «польский панич», заковыристо и непонятно, – бродяга и первейший кулинар здешней части света. Кулинар – то же, что и кухонная нянька, если просто взять слово. То же, да не то же – это, коли по существу. На неискушенный взгляд Тима, не дорос кулинар Виндекс до второй зрелости, точно мальчик‑перестарок, но может, у Радетелей все по‑иному – поди, разбери! Почитали Лютновского отнюдь не забавы ради, а Тим уже успел попробовать его таланты именно что на вкус.
Рядом с «польским паничем» – Нинель Аристова, порой разрешает говорить ей – Ниночка, если под хорошее настроение. Такая раскрасавица – аж ненастоящая. Глазищи сумрачно‑фиалковые, мигают редко, словно забывает она опускать веки, а когда вспоминает, делает это лениво и как бы с одолжением. Сколько бы Тим на нее ни смотрел, все равно трудно ему было признать кукольную ее наружность за подлинно природную суть. Казалось, не хватало в ней чего‑то неправильного, оттого не получалось Тиму считать Нинель подобной себе. Явись она в поселке без всякого «квантокомба», сразу бы решили – это Радетель. Тим в первый‑то раз едва в ноги не бухнулся, с перепугу, чтоб молиться. Счастье его, сообразил вовремя, где находится и кто он теперь. Не то вышло бы ему полное разоблачение.
Нинель гордая, иногда и вредная. Все красавицы таковы, взять хоть Анику (ох, сердце ноет! Когда‑то еще свидятся?). Умная, жуть! Тим и полсловечка порой не понимал из того, что Нинель ему говорила. Оттого молчал рыбой, изображал нарочно задумчивый вид. Это он вычислил быстро – хочешь сойти за своего, молчи. Но не болваном, а с глубокомысленным выражением, как если уловил нечто в природе, только одному тебе известное… Ничего, выручало пока.