– А вы, уважаемый Тимофей, знаток! Тут мало кто до тонкостей различает, отчего второй декламатор лучше первого. Многим кажется, что одинаково, хотя они и стараются разобраться. Но потребно обладать и чутьем!
Тим согласно кивнул в ответ, по правде говоря, что же здесь неясного? Спроси его, так растолковал бы, почему один певец понравился ему сильней другого. Но вдруг… Вдруг кто‑то закричал, пусть читают любители из зала в перерыв, пока готовился к выходу следующий поэт. Если бы не окаянный «махаон», да разве бы Тим решился? Черт дернул его за полу защитного плаща, защекотал пятки в чулках, и сандалии понесли сами. Он рванулся вперед, и свет ты мой! Спустя какой‑то миг уже вещал нараспев. Что? Если бы он помнил! За последний час он впустил в себя тайн более чем за всю минувшую жизнь, со всеми «азбуками» и «арифметиками», приложенными к ней. Он делал и произносил, как чувствовал, прошедшие перед ним прежние певцы показали ему, как держать ритм.
Когда он кончил, выдохся, вывалился с возвышения, ему хлопали отчаянно, он слышал загадочные крики «Браво!», но не пугался, зная уже, что это похвала.
– Поэт, поэт! Вот это я понимаю, класс!
– Древняя простота – последнее слово в искусстве, я вам определенно говорю!
– Юноша – из начинающих, видно по всему, но как четко держит строй!
– Да уж, это, что называется, от бога! Наши здешние «баяны» в сравнении – доморощенная самодеятельность!
Это тогда всё было о нем. И были затем эти несколько дней, полные книг и полные мыслей. Он будто превратился в ловца чужого знания, его обретенные негаданно друзья‑приятели тоже стали отчасти источниками, из которых он черпал крохи неведомого ему и складывал в единую картину. Но теперь Тим шагал с ними рядом по изумрудно‑лиловой траве Церлианских садов, знакомиться с каким‑то Арманом, художником музыкальных звуков. Одновременно превыше всего на свете желая и мечтая, чтобы и сегодня вечером всё, произошедшее с ним на Подиуме Поэтов, повторилось бы снова.
Чтения кончились далеко за полночь. Сама же полночь – это такое время, с которого примерно начинается обычный черный час. Надо ли говорить, что большую часть «далекой заполночи» публика – что значит люди, заполняющие общественные места, – потратила, слушая его, Тима? Надо, решил Тим. Не друзьям его, приятелям – те и сами всё видели, да в придачу еще слышали, – но самому себе. Как же это вышло: вчерашний поселковый мальчишка сегодня кланяется под рукоплескания богов‑радетелей? Голова кругом. Но вот же – он читал, а боги внимали ему, до обожания, и он, Тим, отнюдь не возгордился, о нет! Он испугался. Куда пуще прежнего. Ничего доселе он так не боялся. Ни ВЫХОДА в поисках Аники, ни чуждого дома мальчика Нила, ни затем вины от невольного убийства его отца. Чего там, настолько он не устрашился даже города! Как ныне открытой в себе способности. Потому, что уже напрочь не понимал – кто он такой, Тим? Тимофей Нилов – новый поэт Большого Ковно. Это не был он и не мог еще быть, оттого, что и прежний Тим из поселка «Яблочный чиж» никуда не исчез, со всеми своими «азбуками» и цифрами. Не пришло его время! Он не чувствовал своего места, принимая данное ему без явной заслуги за чужое, без права присвоенное, словно его способность складывать и выпевать слова не имела лично к существу Тима ни малейшего отношения. Он получил ее без старания – совсем иное его усилия над «арифметикой», и уловленное им понятие таланта не укладывалось в голове. Как можно родиться «от природы» способным к чему‑то, чего ты сам не выбирал? Будто речь шла о цвете глаз или волос, в самом‑то деле!