– Он бы проявил себя давным‑давно, если бы все шло так, как вы говорите. Однако парнишка пока что весьма успешно сумел затеряться в совершенно чуждой ему среде, – возразил Гортензий. Ничуть он не намерен уступать. Сколько можно стращать себя и других приснившимся пугалом? И сон уж рассеялся, и сам морок улетучился прочь, а все Игнату неймется. Парень свой, с первого взгляда ясно. – Может, теперь мы не чужая ему среда, – добавил Гортензий вслух. – Что с успехом доказали бесплодные наши поиски.
Его отчасти поддержал Карл Розен:
– Конечно, Вольер в свое время был ужасен людям. Но то‑то и оно, что был. Роковая его роль сыграна, эволюционный занавес опущен, так стоит ли перестраховываться, очевидно, лишний раз? – И прежде чем могли прозвучать довольно пылкие возражения, Карлуша не без укоризны поддел своего младшего друга: – Вот ты, Гортензий, в своем поселении все политесы разводишь. Книжонки повсюду подбрасываешь, наглядные картинки подкладываешь. И что? Сколько ВЫХОДОВ случилось в «Барвинке» за истекшие десять лет твоего владения? Ни одного! Это, несмотря на все твои участливые старания. Скажешь, слишком мало времени прошло? А я отвечу – в «Барвинке» уже двести лет ни единого не было. Тем более «Яблочный чиж» не являл Новому миру человеческого субъекта более трехсот годков – если прикинуть, задолго до того, как Агностик принял владение на себя. Так что твое воспитание высокой личности особи – бред сумасшедшего в лунную ночь! У тебя скорее с пресловутой крапивой выйдет, глядишь, кусаться перестанет, если ты ей общественную этику вслух начнешь читать! Заметьте: данные, суммированные по планете, точь‑в‑точь! Где‑то больше, где‑то меньше. Бесспорно, будут еще отдельные случаи ВЫХОДА тут и там, до окончательного завершения Цивильного эвопроцесса. Но в целом – кончено дело! Бесповоротно кончено! – он помолчал немного, щадя несколько ошарашенных его заявлением слушателей, после продолжил, нарочито и сухо официально склонив голову в сторону хозяина «Пересвета»: – Но раз уж Игнат и иже с ним чрезмерно пугаются собственных селений, что же – нужно закрыть Вольер совсем. Чтоб ни оттуда, ни туда. Каждый в своей экологической и разумной нише, и нет проблемы.
– Безумец! Вы безумец! – сорвался Игнатий Христофорович на демонический шепот, кричать у него не было сейчас сил. – Вы все здесь безумцы! Решили, что вы первые? Размечтались, милейшие!!! Да это десятки раз и десятки веков обсуждалось по каждой полосе! Закрыть Вольер. А кто возьмет на себя ответственность? Вы, Гортензий? Или вы, Карл? Или, может, ты, дражайшая моя Амалия? Ты, которая и к границе его боится подойти близко? Ни туда, ни обратно, вы говорите? Тогда кто из вас примет на себя роль палача, когда вновь родится очередной Нафанаил, и это может быть ваш собственный ребенок, да‑да!.. Кто спустит курок, затянет петлю, свернет шею, как гусенку? То‑то! И молчите, и не заикайтесь даже. Игнат, старый «бояка», именно «бояка», а не вояка, думаете вы. Думаете, думаете – я же вижу, – Игнатий Христофорович произнес эти слова в полный голос, демонические нотки исчезли, но возникли новые, неприятно обреченного свойства. – Сухарь, бездушный радетель, ретроград, ведь так? Но закрой мы Вольер, этот Тим, если он человек, был бы обречен. На нечто гораздо более страшное, чем физическая смерть. Мы отдали бы его на растерзание, и его, и еще других Тимов. Мы стали бы убийцами себе подобных, ничуть не лучше, чем те особи, которые многие тысячелетия прежде уничтожали нас. Поэтому нам должно нести свой крест и не роптать. Или сложить крест и предоставить нести его тем, кто может это делать за нас!.. По мне, уж лучше утопия Гортензия, чем скороспелая горячка Карла.