– Ни за что! – прозвучало коротко и ясно.
Вот так. Впрочем, ничего иного он не ожидал, да и большинство из присутствующих тоже. Однако свой долг он исполнит до конца:
– Вы отдаете себе отчет, мой мальчик, что последствия от вашего решения могут быть самыми э‑э‑э… плачевны ми? В Новом мире очень трудно прижиться существу, не обладающему достаточной расположенностью к обучению. Конечно, никто не станет прибегать к принуждению, но все же подумайте еще раз.
– Уже подумал. Вы просто не знаете мою Анику – она добрая и любит меня! А я люблю ее! И потом. Я мог бы сам ее учить. Постепенно и не спеша. Она привыкнет, я ручаюсь! – мальчик говорил с отчаянием и взахлеб, и было ясно, как божий свет, что никому он не отдаст свою подругу, пусть даже ему придется умереть за нее.
Игнатий Христофорович обернулся на госпожу Понс, в свою очередь, Альда ответила ему пристальным взглядом. Затем размеренно произнесла:
– Пусть будет так, как он хочет. Но ты не хуже меня знаешь, Игнатий, чем это кончится рано или поздно, – и с сожалением покачала пышно причесанной головой.
О, он знал! Год‑другой несчастный юноша будет маяться со своей любовью, которая и не любовь вовсе, но лишь воспоминания о его прошлой, канувшей в небытие жизни. Ничему и никогда он не выучит это бедное существо, чуждое самой сути Нового мира. Разве некоторой степени подражания. А потом он устанет от ненужных ему забот. И тогда – или‑или. Или до конца небольшого срока, отпущенного его подруге, останется преданным даже не ей, но собственной детской наивности, как человек чести. Или вернет ее обратно в любой подходящий поселок и постарается избавиться от чувства неизгладимой вины. Что хуже – еще неизвестно. Добра тут нет и не может быть, потому что особь из клетки и человек подлинной свободы несовместимы ни в какие века и ни при каких благоприятных стечениях. Но и отнять подругу – невозможный поступок, мальчик этого не простит. Придется уступить. И как гордо берет он на себя ответственность за нее, не понимая разумом, на что идет. Объяснять бесполезно, потому что поэт и влюблен. А благородство влюбленных поэтов – порыв худшего толка, потому что неисцелим.
– Если можно, мы бы хотели все вместе поселиться здесь, в «Монаде», – мальчик опять заговорил, на этот раз просительно, и отчего‑то сделался бледным, как предрассветная тень. – Я и Аника, и вместе с нами… Фавн.
– Можно, конечно, – поспешно согласилась госпожа Понс. – В Новом мире каждый живет где ему угодно при условии, что не помешает другому. Поскольку теперь у виллы «Монада» нет больше хозяина, то лично я не вижу никаких к тому препятствий. Но в отношении Ромена Драгутина, которого вы называете Фавном, решение будет принято не сразу. Сперва необходимо провести одну небольшую процедуру, ибо мы не вправе поступать в случае с ним, как заблагорассудится.