Фавн надел мутно‑зеленый пузырь прямо ему на голову, коснулся слегка черной железяки. И чудное дело. Немедленно тугая вязкая плотность одежи растянулась вдоль, облекая Тима будто бы в новую, воздушной легкости кожу, он весь засиял переливами, заблистал зеркальными сгустками света. Он обнаружил себя снаружи и изнутри в одно и то же время – плоская черная железяка на груди с двумя символами, которые для управления, и плащ, и собственные ноги, обутые в открытые сандалии, – во всем ни единой привычной линии. Будто бы он был не он, а то самое светящееся существо, которое некогда стояло на Колокольне Времени и ослепляло резкими угловатыми гранями своего естества склоненную перед ним толпу. Он видел, как довольно улыбнулся Фавн. И как испуганная Аника упала на колени. Но прийти на помощь к ней Тим уже не мог. Пришлось старику поднимать ее самому.
– Прощайте! – он замахал им тем, что виделось ему рукой, а снаружи казалось неуловимо сверкающим зеркальным отростком.
Он уже знал, что делать. Плавная невесомость в его теле подсказала нужные движения. Толчок, другой. Ого‑го‑го! Едва заметный взмах руки, и вот он взмыл ввысь над рощей. Стремительно закружилась голова, дыхание перехватило до невозможности набрать новую порцию воздуха в грудь, только бы не упасть! Страшно, страшно. Ой ли? Никуда он не упадет, ха! В том‑то вся и штука. Тим сделал круг над холмом и домом, потом еще один. Быстрее, медленней, еще быстрее! Свет ты мой! Вот так да! Сказка ли это или наяву? Все, что происходит с ним? Он птица, птица! Вот она, настоящая воля! Какова?! И как необъятен мир! Кувырок, еще и еще! Давай! Теперь вперед! Где линия неба сходится с линией земли. Вслед за солнцем, которое одно на всех. Неожиданно он поверил и в это.
Он летел и не помнил сейчас ничего. Позади на некоторое время остались и мертвый смешной человечек, отец мальчика Нила, погибший от его руки. И сам мальчик Нил, и поселок «Яблочный чиж», и старый Фавн, и даже Аника. Он был почти безумен. И он летел. Ощущение этого неизведанного никогда прежде состояния заставляло его петь внутри зеркального облачения, спасая и сохраняя его от тьмы рухнувшего навеки в небытие привычного прежде мироздания. Но на краю бездны познания нового и неведомого Тим как бы возвращал себя звуками собственного голоса, он уверен был – его песню слышно и снаружи. Хорошо бы еще сыскались охотники послушать.
Они вскоре и нашлись. Наверное, наступил уже ранний голубой час его полета, когда попались первые встреченные им люди. Или Радетели, понимай как хочешь – сказал бы ему Фавн. Одна парочка выскочила из‑за наливающихся дневным светом облаков – направлялись в другую сторону, противоположную Тиму, помахали ему приветственно, он бессознательно ответил тем же. Не раздумывая ни единого мгновения, но испугался сильно. Вдруг не признают за своего. На встреченных людях были совсем иные одежды, прозрачные и текучие, как дождевая вода, так что в них не терялось их собственное тело, даже и лица были хорошо видны. Это потому, что на нем древняя модель, то есть старая одёжа, припомнил он слова Фавна и сложил один да один, получился правильный вывод. Другой летун обогнал его сверху, Тим не успел его толком рассмотреть, но заметил – тот словно бы извинялся перед ним за свою неучтивость. Тим на всякий случай приветственно помахал и ему. Нельзя забывать – теперь он в мире, который пока ему враг. Пока он не разберется, как спрятаться в нем или, что лучше всего, одолеть. Иначе никак не вернуться ему к Анике. Да заодно и к Фавну тоже. А под ним был уже город. Тим понял это, едва очнулся от раздумий и поглядел вниз. Свет ты мой, ну и громадина! Тут затеряться, что горошине в густом малиннике. Он вздохнул довольно и глубоко, затем, вытянув руки перед собой, нырнул в перистое, клубящееся взбитой молочной пеной облако и устремился к земле.