Ага! И так неплохо. Однако по поводу «беседы долгой» Гортензий насторожился. Уж Агностик любит поговорить при удобном случае, и кто ж этого не знает? Хорошо бы по делу, или, скажем, услышать ученое наставление, несущее слушателю значительную познавательную пользу. Только согласно пересудам людей осведомленных, не всегда такое счастье выпадает, а даже довольно редко по отношению к визитерам залетным. Всего более славный и мудрый Паламид Оберштейн норовит морочить головы изложением собственной кафедральной биографии, щедро разбавляя ее перечислением всевозможных ослепительных побед над тупицами‑оппонентами, выпавших на долю рассказчика. Так что никакого благоговения под конец уже не хватает, даже элементарное поддакивание не спасет. Единственно бы ноги подобру‑поздорову унести. А ведь они с Амалией прибыли как раз для такого задушевного общения! Ну и придется потерпеть. Лишь бы вышел толк, а там – пусть ест волк, как говорится.
– Интересно, удастся ли нам вернуть без потерь сие несчастное существо, я имею в виду особь из Вольера, на надлежащее ей место? – спросил он, дабы направить неспешный попутный разговор в иное насущное русло.
– Не знаю, что вам сказать на это. Лично в моей практике похожих случаев не было, потому ведь, что ничего подобного в нашей округе не происходило ранее. Но в крайности можно будет попросить для консультации другого специалиста. Говорят, Артабан Андреев‑Галикарнасский, между прочим, великолепный профильный педагог, сталкивался у себя в Анкаре с аналогичной проблемой. Много лет назад один досужий соседский отпрыск, как и вы, влюбчивый чрезмерно, – будто бы и с упреком заметила Амалия (Неужели, ревнует к прошлому? У Гортензия перехватило дух), – так вот, этот отпрыск произвел изъятие из Вольера женской особи. Добром не кончилось, но и без жертв обошлось. И все благодаря Артабану.
– Вы полагаете, в случае Агностика тоже имело место сексуальное домогательство? Или даже насилие? – Гортензий невзначай нахмурился. Худо, если так.
– Вряд ли. Очень, очень вряд ли. Разве из ряда вон выходящее болезненное состояние. Вы поймите, хотя Игнаша и считает своего соседа этически неуравновешенным, но не до такой степени. Впрочем, в данном случае его поведение уже не экстравагантность, иначе стали бы мы беспокоиться. Тем не менее Паламиду отвратителен и ненавистен Вольер, как и все, с ним непосредственно связанное. Я думаю, он даже не прикасался к этому существу. Из чувства брезгливости и от нежелания считаться с его человекоподобностью. Здесь имеет место внешний протест, а не внутренняя потребность. Вот, к примеру, стали бы вы, Гортензий, сексуально домогаться, скажем, лягушки? – спросила его Амалия Павловна, и Гортензию показалось, что испугалась на секунду: вдруг он ответит «да». Вдруг с него станется?