Ту зиму я провела на тюфяке в углу, где мать родила Арена. В памяти не осталось почти ничего — то ли из-за детской невосприимчивости, то ли из-за маковой настойки, которой меня поили старшие из рабынь, чтобы я не чувствовала боли. Смутно помню, как теребила повязку на ноге и как мне запретили это делать. И все.
Зато я помню праздник Сошествия, когда Владычица нисходит в нижний мир к своему возлюбленному. Наступает время засухи, на полях осыпается мак, река замедляет течение и становится мелкой.
Правая нога над щиколоткой сделалась вдвое тоньше левой, стопу развернуло пальцами внутрь и пяткой наружу. И все же я могла стоять. Всю долгую весну я заново училась ходить и к середине лета могла неуверенно передвигаться, на что-нибудь опираясь. Но было ясно, что ни бегать, ни танцевать я уже не смогу.
А главное — не смогу целыми днями работать на речной отмели.
Я не знала, почему мать оставила спящего Арена с матерью Килы и повела меня прочь от реки по длинной пыльной тропе, уда мы еще никогда не ходили. На мои вопросы она не отвечала, хотя часть пути, когда подъем стал слишком крут, несла меня на руках. Я была легкой ношей, несмотря на свои шесть лет.
У изгиба дороги мы присели отдохнуть и напиться воды. Я взглянула вокруг — мир внизу и вдали казался огромным. Река зеленой змейкой вилась по желтым и коричневым полям, гряды зубчатых скал за спиной поднимались к острым вершинам, темным и незнакомым, как облака.
— Смотри, Чайка. Видишь? — Мать указала на серебристо поблескивающее пятно в конце реки. — Так пыльно, что и не разглядеть… Там море!
Я посмотрела. Мир кончался, за ним разливалось серебристое сияние.
— А чайки там есть?
— Да, — сказала мать. — Для чаек там родной дом.
— А нам туда можно?
— Нет.
Мы уложили бурдюк с водой и пошли дальше в гору. Оставалось недолго.
Дорога привела к прогалине среди огромных таинственных кипарисов, теснящихся между камнями на склоне. Место выглядело пустынным. Потом до меня донеслись жужжание пчел и запах козьего навоза, и в стороне я заметила хижину — к ней спускалась крутая тропинка. Другая тропинка шла между кипарисами в гору. Мы повернули туда.
Теперь мы шли медленно. Ноги тонули в мягкой земле, влажный воздух скрадывал звуки.
Впереди показался вход в пещеру — высотой чуть больше роста матери и довольно узкий. Перед ним стоял гладкий и округлый черный камень.
Мать, возвысив голос, произнесла приветствие, в лесной тишине ее слова прозвучали криком.
Из пещеры вышла женщина. Я ожидала чего-то страшного, но ее лицо, красное и лоснящееся от жаркой работы, и простой штопаный хитон выдавали в ней обычную служанку.