— Ты что, нездорова? — спросил я ее. — Надеюсь, петь-то ты сможешь?
— Я здорова, оставь меня в покое.
Ночной клуб «Голубая роза» был набит до отказа обычной прожженной публикой, состоящей из почти преуспевающих и почти честных дельцов, почти красивых шлюх, мелкой актерской сошки из голливудских киностудий и горстки гангстеров на вечернем отдыхе.
Оркестр исполнял легкую мелодию в ритме свинга. В невыносимой духоте метались взмокшие от пота официанты. Я шел за Римой, подталкивая ее в спину, пока мы не уперлись в кабинет Вилли. Я постучался, открыл дверь и следом за ней вошел внутрь.
Вилли сидел, задрав ноги на стол, и полировал ногти. Он вскинул глаза и нахмурился.
— Привет, Вилли! — сказал я. — Вот и мы. Разреши познакомить тебя с Римой Маршалл.
Он кивнул, затем смерил ее своими маленькими глазками и поморщился.
— Когда наш выход? — спросил я.
Он пожал плечами.
— Мне все равно. Хоть сейчас. — Он спустил ноги на пол. — Ты уверен, что она подойдет? На вид ничего особенного.
Неожиданно в наш разговор вмешалась Рима:
— Я не напрашивалась…
— Помолчи, — сказал я, — предоставь это дело мне. — А Вилли я сказал: — Зря зубоскалишь. За это она будет стоить тебе сотню в неделю.
Вилли рассмеялся.
— Да ну! Я даже не представляю, кем она должна быть, я чтобы заставить меня выложить такие деньги. Ну, ладно, давай послушаем, что она умеет.
Мы вышли в ресторан и стояли в полумраке, пока не кончил играть оркестр. Затем Вилли поднялся на эстраду, отправил ребят отдыхать и объявил Риму.
Он не стал ее особенно рекламировать. Есть, мол, маленькая девочка, которая хотела бы спеть пару песенок. Затем он махнул нам рукой, и мы поднялись на эстраду.
— Не стесняйся петь громко, — сказал я Риме, садясь за пианино.
Большинство публики даже не потрудилось прекратить разговоры. Никто ее не поприветствовал.
Меня это не трогало. Как только она раскроет рот, этот поток серебристого звука быстро заставит их прикусить языки.
Вилли стоял рядом со мной с хмурым видом, не спуская с нее глаз. Он был явно чем-то обеспокоен.
Рима стояла у пианино и равнодушно смотрела в прокуренный полумрак. Она казалась совершенно невозмутимой.
Я начал играть, не выпуская ее из виду. Она вступила точка в точку и первые шесть-семь тактов исполнила как профессиональная певица. Был звук, был ритм, голос лился чистым серебром. А потом все пошло вкривь и вкось. Лицо у нее вытянулось, голос сел. Она оборвала пение и начала чихать. Согнувшись и закрыв руками лицо, она чихала и тряслась всем телом.
В наступившей мертвой тишине слышалось только ее чихание. Затем оно утонуло в шуме голосов.