— Не стоит. Я всегда был героем. — Я снял руки с клавишей и повернулся к ней лицом. — Я знаю, что выгляжу ужасно, но это скоро пройдет.
Она посмотрела на меня, наклонив голову набок.
— Судя по твоему лицу, у тебя уже вошло в привычку причинять ему неприятности.
— Что и говорить. — Я повернулся и начал подбирать по слуху мелодию «Ты мне назначена судьбой». Это замечание насчет моего лица меня задело. — Я слышал, Уилбуру светит двадцать лет.
— Скатертью дорога. — Она сморщила нос. — Надеюсь, теперь-то я избавилась от него окончательно. Он ранил ножом двух полисменов в Нью-Йорке. Ему еще повезло, что они выжили. Этого недоноска хлебом не корми, только дай пырнуть кого-нибудь.
— Вот уж это точно.
Подошел официант Сэм и вопросительно взглянул на нее.
— Надо что-нибудь заказать, — сказал я ей, — иначе тебя попросят отсюда.
— Это что, приглашение? — спросила она, вскинув на меня глаза.
— Нет. Не можешь за себя платить, значит, не приходи сюда.
Она заказала Сэму кока-колу.
— Кстати, о приглашениях, — сказал я ей. — Я не вступаю в связи. Они мне не по карману.
Она смерила меня равнодушным взглядом.
— Ну что ж, хоть скряга, зато откровенный.
— Вот именно, детка. Откровенный скряга, так и запишем. — Я начал играть мелодию «Душой и телом».
С тех пор, как тот злополучный осколок попал мне в лицо, я утратил интерес не только к работе, но и к женщинам. Было время, когда я увивался вокруг девушек, подобно большинству ребят из колледжа, но сейчас они мне были до лампочки. Те шесть месяцев в палате пластической хирургии вытравили из меня все: я был бесполый дух, и мне это нравилось.
До меня не сразу дошло, что Рима потихоньку подпевает, но через пять или шесть тактов я почувствовал, как у меня по спине поползли мурашки.
Это был редкостный голос необыкновенно высокого тембра, который вел мелодию, как и полагалось, с чуть заметным синкопированием, голос чистый, как серебряный колокольчик. Именно эта чистота поразила мой слух, свыкшийся с хриплыми стонами исполнителей сентиментальных песенок о несчастной любви, записанных на пластинке.
Я продолжал играть, вслушиваясь в ее пение, которое оборвалось, как только Сэм принес кока-колу. Когда он отошел, я повернулся к ней.
— Кто научил тебя так петь?
— Петь? Да никто. Ты называешь это пением?
— Да, я называю это пением. Ну а если в полный голос?
— Ты хочешь сказать — громко?
— Именно это я хочу сказать.
Она пожала плечами.
— Могу и громко.
— Тогда давай громко. «Душой и телом». Жми на всю железку, если хочешь.
Она казалась испуганной.
— Меня выгонят отсюда.
— Давай, давай и погромче. Лишь бы получилось, об остальном я как-нибудь позабочусь, а не получится, пусть выгоняют, мне тогда все равно.