– Зачем же... – мама покачала головой. – Он и так переживает.
– А вообще... Могла бы не признаваться. Пусть бы думал, что ты – Циля. Все равно не различал.
– Вот это – нет, – мама отклонила решительно, – и так стал похож на папу, а тут еще я. Очень плохая примета. А вообще ужасно похож, – она заговорила шепотом, – прямо одно лицо.
– Ага, плохая, – Маша подтвердила злым голосом, – а тут как раз бог Перун. Глядь с небес, оно бы и запало.
– Бог – не бог, а что могла, я для них сделала, – мама поднялась непреклонно.
Отцу уже сообщили. Кто-то из родственников позвонил на работу. Домой он вернулся поздно, осунувшийся, с серым лицом.
– Оставь, не трогай, – мама шепнула сердито, не прощая дневной выходки.
Отец заговорил сам. Сказал, что похоронами займутся Леня с Иосифом. Хотели на Преображенское, но старого места нет, а нового не добьешься.
– Преображенское, это какое? – улучив момент, когда мама вышла, Маша все-таки спросила.
– Еврейское, – отец пояснил неохотно, как будто в этих делах она была посторонней. Острая щетина, выбившаяся на щеках, старила его лицо. Он сидел, вздернув плечи. Глаза, смотревшие мимо, не видели ни дочери, ни жены. – Самый младший. Наум – самый младший. Из нас из всех, – сказал, и глаза возвратились.
В субботу поднялись рано: до Южного ехать через весь город. Невзрачный львовский автобус подвез к самым воротам. Выбравшись наружу, Маша огляделась: впереди, сколько хватало глаз, лежало ровное пространство, свободное от деревьев и домов. Ворота, распахнутые настежь, открывали дорогу. По обеим сторонам стояли приземистые постройки. У ворот жались люди, собирались стайками. Те, кто приехал на рейсовых автобусах, ходили от стайки к стайке, искали своих.
Ветер, гулявший по полям, задувал под ноги. Запахнувшись покрепче, Маша пошла за родителями.
Площадь, на которую они вышли, напоминала привокзальную, какого-нибудь небольшого городка. Там, за воротами, уже формировали составы, состоящие из маленьких вагончиков. В каждом помещался один-единственный пассажир. Сегодня, в день торжественного отправления, ему дарили букеты. Люди, хранившие молчание, смотрели одинаково тусклыми глазами. Маша ловила взгляды, не различая лиц. Их лица были пустые и одинаковые.
Не дойдя до ворот, отец свернул в сторону. Человек тридцать-сорок стояли чуть поодаль, тревожно озираясь. Он подошел и встал рядом. Только теперь Маша опознала своих. Они разговаривали вполголоса, до нее долетали обрывки фраз:
– Да о чем ты говоришь!
– Конечно, на Южном лучше.
– По крайней мере, могилы охраняют, – чей-то голос звучал неуверенно.