Человек, оставленный в беспамятстве, спал. Подведя девушку к пустой кровати, врач подтолкнул ее в спину, и Маша легла. Она лежала, съежившись, чувствуя холод, бегущий по ногам.
– Это срыв. Истерика. Тебе надо поспать.
– Ты... вызовешь милицию? – она спросила холодными губами.
– Не будь дурой, – он усмехнулся. – Там следы. Уберу и вернусь.
Сквозь тяжкий сон, в который погрузилась, Маша слышала: он вернулся и, подтянув стул, сел к изголовью Иудиного отца.
Она видела: доктор сидит не шелохнувшись.
2
Ее версия казалась правдоподобной: разбитая ампула, случайный порез.
Они спускались с больничного крыльца.
– Виолетта... Она откуда приехала?
Юлий подумал и назвал среднерусский городок.
– Вот-вот, – Маша поджала губы, и Юлий почему-то засуетился. Торопясь, он заговорил о том, что Виолетта предана отцу и вообще семья получилась крепкой и здоровой.
– Речь не об этом, – Маша сморщилась: это травоядное все понимало по-своему. – Я что, из полиции нравов? – она произнесла надменно.
– Не понимаю... – Юлий поднял бровь.
– Мне кажется, – Маша заговорила мягче, подбирая подобающие слова, – все это – чистая выдумка. Возможно, врачи и пили, пригласили ее к столу, но дальше... – тихим голосом Маша рассказала о мирной сцене, которую застала в ординаторской. Все, что случилось дальше, не касалось его семьи.
– Но зачем ей? – Юлий остановился.
– Не знаю.
Маша думала о Вале, которую, цепляясь за аналогию, хотелось уличить во лжи.
– Вы пытаетесь убедить меня в том, что все приезжие лживы? – Юлий справился с растерянностью.
– Да бог с вами! – Маша ответила надменно.
– Для обличительных обобщений есть противоядие, – носком сапога он чертил на снегу знаки, похожие на иероглифы. – Особенно хорошо им научились пользоваться евреи. Потому что сами всегда приезжие, так сказать, в государственном смысле...
– Отлично. Есть противоядие – можете им пользоваться. Надеюсь, ваш отец выздоровеет, и эту мысль – в государственном смысле – вы обсудите с ним.
Юлий почувствовал неловкость. В конце концов, в больницу Маша приехала по его просьбе, а мнением, которое она высказала, можно было пренебречь. Виолетту она видела в первый раз. Он думал: и в первый, и в последний. Собственно, он и сам не имел в виду ничего такого, когда говорил о противоядии. Во всяком случае, себя приезжим не считал.
– Простите меня, – голос наполнился горячей благодарностью, – не знаю, что на меня нашло. Я очень волнуюсь за отца, а кроме того... – он хотел сказать, что радуется их встрече, но как-то не решился: «Сейчас не время, потом, может быть, позже...»