У старшего Красса рука между тем — от волнения, что ли, — вновь разболелась. Он, угрюмо растирая ее, ждал вестей.
И наконец услышал желанное:
— Неприятель обращен в бегство! Публий преследует его…
Красс и сам заметил: напор парфян, оставшихся здесь, против главных римских сил, значительно ослаб. Он ободрился, сделал знак трубачам. Протрубили сбор. Красс отвел когорты на возвышенность.
Дисциплина, конечно, хорошее дело! И все же…
Квестор Кассий с грустью смотрел, как огромное скопище людей, будто стадо баранов, повинующихся рожку пастуха, покорно бредет с равнины на холм. Нелепое зрелище. В нем сокрыто нечто преступное.
Что же сын? Опустив руку, Красс нетерпеливо помахивал ею. Но кровь приливала от этого к опухшему пальцу, давила на него и тем усиливала боль.
Почему он молчит? Старик, морщась, согнул руку и принялся водить ею взад и вперед, вниз и вверх, будто пилил. Себя по животу. И по сердцу.
Может быть, порученцев Публия перехватывают по дороге парфяне? О боже! Может быть, он сейчас… Красс застонал, приложил руку к груди и, поддерживая другой, стал баюкать ее, как ребенка…
Парфяне, которых теснил храбрый Публий, не спешили ввязываться в рукопашный бой. Они поставили против него лишь своих броненосных конников, остальных же пустили скакать вокруг.
Здесь Публий впервые увидел странных всадников с плоскими лицами и узкими черными глазами.
— Что за чудо? — удивился Публий.
— Хунну, — ответил кто-то знающий.
Эти не вопили, не визжали. Спокойно и деловито, не торопясь, они достали из колчанов оперенные длинные стрелы, вставили их в свои огромные луки, натянули их до предела и по знаку — возгласу предводителя — разом спустили тетиву.
Невероятной силы удар смел половину отряда римской легкой пехоты…
Затем началось нечто невообразимое. Взрывая копытами равнину, парфянские кони подняли такое огромное облако пыли, что фромены не могли ни ясно видеть, ни свободно говорить.
Они сталкивались друг c другом на большом пространстве и умирали не легкой и не скорой смертью. Корчась от нестерпимой боли, солдаты катались по земле, с визгом крутились на ней, как псы, угодившие под колесо. Они ломали стрелы в ранах и, пытаясь вытащить зубчатые острия, засевшие в жилах, терзали и рвали сами себя.
— Вперед! — надрывался Публий.
Но воины с криком и стоном показывали ему свои руки и ноги, насквозь пробитые парфянскими стрелами…
— За мной, друзья! Мы опрокинем их, — ободрил Публий конницу.
И стремительно ринулся с ней на броненосный парфянский строй, схватился с врагом врукопашную. Неукротимый человек! Он не думал о смерти. Он верил в победу.