Дивиния безмятежно спала у окна за портьерами в кабинете отца. Девочка проникла сюда, чтобы спрятаться от нянюшки и уроков.
Заболевшая свинкой во время эпидемии в школе, поразившей почти половину учеников, она считала страшной несправедливостью, что должна выполнять домашние задания сейчас, когда ей стало немного лучше, но карантин еще не был снят.
«Должны же быть хоть какие-то привилегии у больных», — решила она. Спрятавшись в укромном месте, где нянюшка наверняка не станет ее искать — в кабинете отца, — она заснула, разморенная солнышком, проникавшим сквозь огромное окно в этот ясный майский денек.
Но поспала она недолго. Девочку разбудил гневный голос отца, обычно добродушного и обаятельного человека: в нем слышалось нескрываемое презрение.
— Явился, чтобы полюбоваться на содеянное? До какой гнусности, Фалкон, ты дошел, — наслаждаешься страданиями своей жертвы!
— Ты сам во всем виноват, Говард.
Мужчина, отвечавший на гневные обвинения отца, говорил так тихо, что она едва слышала его, но почувствовала весомость его слов.
— Но ты поставил меня в безвыходное положение! — возразил отец с негодованием. — Ты отнял у меня все. Мое дело, мой дом, мою…
Боже мой, у меня не осталось даже гордости.
Такие люди, как ты, Фалкон, вызывают у меня отвращение!
Возникшая было мысль выйти с повинной сразу же улетучилась, так как сейчас и речи быть не могло, чтобы обнаружить свое присутствие за портьерами. Едва ли отцу понравится, что она подслушивала, будь то случайно или преднамеренно, судя по всему, этот сугубо личный разговор; несмотря на свои девять лет, она уже поняла всю его серьезность.
Чалфорд, ее родной дом, ее единственное жилище, отнят? И отнял его этот человек, этот незнакомец, которого она не могла даже толком разглядеть?
Она попыталась было рассмотреть его из-за складок темных бархатных штор, но испугалась, что обнаружит себя, высунув голову слишком далеко. Все, что ей удалось, — это мельком увидеть высокого незнакомца.
Он в этот момент посмотрел в ее направлении, как будто почувствовал, что за ним наблюдают, и она быстро юркнула снова за портьеру, затаив дыхание от ужаса, что ее сейчас обнаружат и вытащат из укрытия и на нее обрушится не только нянюшкино неудовольствие по поводу уклонения от нудных уроков, но и отцовский гнев за недостойное поведение. А недовольство отца будет пострашнее нянюшкиных назиданий…
Однако дедушкины часы, стоявшие у стены, отсчитывали секунду за секундой, а за ней никто не приходил, и постепенно ее дыхание выровнялось.
И снова на обвинения отца был дан спокойный ответ.
