— Ну, я, признаться, тоже недоумеваю. На «весело» не слишком-то похоже, да и зачем писать такое слово в последние секунды жизни? Может, просто «село»? Куда село, что село? Или «все ло»?
Перед глазами встала ярчайшая картинка — темная галерея, алая кровь, буквы на полу, начертанные дрожащей рукой… «Всело»…
Я вздрогнула, ошарашенная внезапной догадкой.
— Вы, кажется, говорили, что сына Уэста зовут Лоренс? Так может, эта надпись означает «всё Лоренс», то есть «во всем виноват Лоренс»?
— За идиота меня держите? — мрачно отозвался Эллис и в два глотка расправился с остывшим чаем. — Указание на убийцу — первое, что пришло мне в голову. Кстати, слугу в доме Уэста зовут «Вэстли» — немного похоже на это «всело», да? Почерк у убитого, к слову, прескверный — я и то лучше пишу — ничего не разберешь… Ну, да это мои трудности, не берите в голову. Распутаю потихоньку дело, никуда не денусь. Уже свидетелей начал опрашивать… Думаю задействовать и Зельду. Она знакома со многими скупщиками краденого — вдруг картина где-нибудь всплывет?
Я хотела было рассказать Эллису о том, что являюсь счастливой владелицей одной из «Островитянок» Нингена, но тут звякнули восточные колокольчики над дверью.
«Неужели мы забыли запереться? — пронеслось в голове. — Кто бы это мог быть? Может, посетитель случайно оставил какую-нибудь вещь?»
— Простите, кофейня уже закрыта… — начала я говорить, разворачиваясь — и осеклась.
— Мне казалось, двери вашего дома всегда открыты для меня, Виржиния.
— Это не дом. Это кофейня, леди же сказала, — живо отреагировал Эллис и только потом обернулся к вошедшему. — Добрый вечер, а вы кто, собственно?
Я поднялась и выпрямилась так, что даже спина заболела от напряжения.
— Вы.
— Я. Доброй ночи, юная леди.
…Он ничуть не изменился. Та же манера одеваться — в темное, но не черное; сейчас — зеленое в черноту слегка приталенное пальто старомодного вида, серые — ближе к саже, чем к пеплу — брюки, начищенные до блеска ботинки, перчатки, трость и неизменная шляпа с узкими полями и прогнутой тульей. Те же очки с маленькими круглыми темно-синими стеклышками, которые он носил даже по вечерам — «обожженные глаза, чувствительные, слезятся все время», говаривала леди Милдред. По-прежнему гладко выбритый подбородок — по-лисьи острый; чуть больше стало морщин на лбу — и на этом знаки солидного возраста заканчивались, словно даже время боялось спорить с этим человеком.
Глаза — светло-карие, в желтизну. А взгляд — как и прежде, тяжелый.
Я почувствовала, что он давит на меня все больше — будто на плечи ложатся, одно за другим, мокрые горячие одеяла.