– Он говорит, солдаты мрут от болезней и дезертируют? (Конечно, Ирландия – одно большое болото, его собственный отец умер там от дизентерии.) Но чтобы из армии в шестнадцать тысяч осталось только четыре?
Если только он не отправил тысяч пять – восемь в другое место для собственных целей, словно свое личное войско.
Итак, что мы имеем на сегодняшний день? Он создает свою партию, свою армию. Трудно ли было угадать ответ на мое последнее требование, которое перешло в вой, затем в визг, когда я слала упрек за упреком: почему он не выступает?
Я отменила свое разрешение вернуться ему, когда он пожелает. Не думайте возвращаться, пока повеление мое не исполнено! – в гневе писала я. – Немедленно выступайте против О'Нила! Атакуйте, убейте, уничтожьте гнусных мятежников, пусть ни одна крыса не останется в живых!»
Я и сейчас не понимаю, почему он не послушался. Это был raison d'etre, изначальный смысл всей войны – удар, который вернул бы ему имя и доверие, звание любимца Англии, а главное, это было то, чего я от него хотела.
Боялся ли он? После всех разговоров о войне он, едва дошло до дела, спрятал голову в домик, словно улитка. Неделю за неделей он торчал в Дублине, теряя время, теряя людей. И когда наконец ему пришлось схватиться с О'Нилом, мятежным Тироном, который из презрения спустился со своими людьми на равнину, у него оставалась лишь четверть армии, и ни кавалерии, ни желания сражаться – теперь он понимал, что просто не может победить. Немудрено, что он согласился встретиться с косматым бунтовщиком и проговорил с ним сорок минут наедине – они беседовали, сидя на конях посреди быстрой реки, а на милю вокруг не было ни одного человека.
Когда я это услышала, то поняла, что он предал.
И я знала, что он знает, что я узнаю. Знает, что, едва начнутся переговоры, человек вроде Робертова осведомителя выскользнет из рядов, вскочит на самую резвую лошадь и на скорейшем корабле привезет мне весть об этом немыслимом отступничестве, этой сокрушительной дерзости.
Так и случилось. Меня разыскали в Нонсаче.
В тот год мне снова пришлось мучительно трогаться в летний переезд, проводить дни в дороге, на подводах и сундуках. И этот переезд из Гринвича еще на семь лиг отодвинул моего лорда от меня. Я велела вынести из покоев его пожитки – даже если он вернется, ему рядом со мной не жить. Эджертон, лорд-хранитель печати, которого я назначила на место старого Пакеринга, и принес мне это.
– Нашли в жилище лорда Эссекса, мадам, и принесли мне.
Я взяла книгу из его рук, попыталась разобрать золотую вязь на корешке – тщетно.