О, мой лорд, мой лорд!
Он любил когда-то, сказала мне Кэт – она выведала у его слуги, – ирландскую наследницу, которую жестоко, против его и ее воли, еще ребенком выдали за глупого богатого старика. Больше он не влюблялся. Сейчас он женат, сказала Кэт, но ведь существует развод…
Что до него, он всегда писал о любви. Он дарил мне свои стихи, бросал на колени, легко, словно цветы. Мне ли они предназначались? Засыпая, я твердила:
Как часто вижу я во сне
Твоих очей нездешний свет…
И пробужден от горних грез
Тем жаром, что в себе пронес,
Я емлю пустоту, лью токи слез…
И каждое утро просыпалась с одной надеждой: увидеть хоть мельком, как он идет по двору, собираясь покататься верхом, или повеселиться с друзьями, или украсить своим присутствием – а это было дано только ему одному – большой королевский зал.
Притом, похоже, все это время я с куда более глубоким чувством ожидала другой встречи. Речь шла не о любви – тот человек был уже в летах и занят совсем иным. Но судьба распорядилась так, что он один мог утолить мою куда более острую нужду, мою потребность в правде, – это был законник, мастер Сесил.
С первого взгляда на его умное, доброе лицо я поняла: вот человек, которому можно доверять. Его история была лучшей рекомендацией: выпускник Кембриджа, как и мой добрый Гриндал, к тому же судейский. Дружба с Кранмером тоже свидетельствовала в его пользу – архиепископ не одарит своим расположением первого встречного. Однако красноречивее всего за Вильяма Сесила говорил его собственный облик: серо-голубые глаза, способные выдержать любой взгляд, гладкий лоб, спокойная манера держаться – все выдавало человека, который никому не воздает злом за зло, но всею своею жизнью старается служить добру.
С первой встречи я поняла: вот кто разрешит мои затруднения. Я послала за ним, он откликнулся. Ждать пришлось долго. Однако правда, которой я искала, уже пятнадцать лет лежала в могиле, так что единственная надежда заключалась в терпении.
Он пришел, когда в садах собирали плоды, и принес полновесный плод своих изысканий. Я была у себя в королевиных покоях – мы как раз вернулись в Уайт-холл, – и он, едва разложив свои свитки, бумаги и записи, приступил к сути.
– Леди Елизавета, вы поручили мне вникнуть в обстоятельства смерти вашей покойной матушки. И вашего рождения – почему вас объявили незаконной, коль скоро ваши родители состояли в браке. – Он смолк и взглянул на меня без всякого выражения. – Быть может, многого вам лучше не знать…
Длинный золотой луч августовского солнца плясал на стене; мне вдруг захотелось, чтобы он замер.