В одиннадцатый день не прибыло, страницы
не выросли числом. Одиннадцатый день
суров, очищен и изъяна – сторонится…
Площадно голоса сжимают цитадель…
Слон шествует. За ним (стрелой в слоновье ухо)
хоры любых мастей, прощальное «прости»…
Тот трагик, тот bon ton, а этот просто ухарь,
чей выморочный след пробился и простыл…
Но взятый из земли, сошедши в ту же землю,
сравняется как есть и щедро удобрит.
И верною порой, выталкивая семя,
однажды прорастёт… Затворы отопри!
И среднерусских зим пейзаж и тех же вёсен
ауканье твоим окажутся лицом,
и сложатся с другим, таким же, и на вёслах
к началу поплывёшь восхищенным мальцом.
Ивану Соколову
В чём сила совершилась, знает лишь
Владыка Живота. Сгорают крылья
и – снова… Отраженьем сонма линз
хрустальных поднята до свода крыша
декабрьская… А там ещё, ещё…
Законам естества перечит воздух
гармонии… И отступает счёт,
назначенный народам, жмётся возле
приборов измерительных – вотще!
То музыка, музыка. Жрец и служка,
в Завет вступивший набело, на раз.
И раковин трепещущих нора
вскрывается, настраиваясь слушать…
И где-то глубоко, в живой суме,
вскипает кровь до высоты посильной,
когда коснуться немощи сумел
Высокого невидимый посыльный.
30 декабря