Он редко думал о том, чтобы уйти из Башни и спрятаться, например, в Чикаго. Мысль об одиночестве в городе повергала его в ужас. Кроме того, ему и так уже пришлось отдать половину денег, и он боялся, что не сможет убедительно объяснить ей, насколько это было необходимо. Иногда он репетировал: «Понимаешь, любимая, если бы я просто уехал из Башни, то полиция сразу бы поняла, кто виновен. Дав Учителю денег, чтобы он распустил общину, я всех запутал… Кстати, подкупить Учителя было совсем несложно, потому что он тоже боялся. Боялся, что дни общины сочтены, и понимал, что надо идти в мир искать новых Братьев и Сестер. А для этого нужны были деньги, твои деньги, других у меня не было. Таким образом мне удалось спрятаться тут же, в Башне».
Он вспомнил, как впервые узнал о ее воровстве. Вспомнил, как был потрясен.
— Ты… воруешь?
— Да.
— Но зачем? Почему?
— Не знаю. Деньги мне особенно не нужны. Я их не трачу.
— Слушай! Ты завтра же все вернешь. Обязательно.
— Нет.
— Но тебя посадят в тюрьму!
— Пока что меня никто не поймал.
— Ты сама не понимаешь, что говоришь.
— Отлично понимаю! Я краду деньги и буду красть.
— Альберта, верни их! Я не смогу жить без тебя.
— А тебе и не придется. У меня есть план.
Сначала план показался ему абсолютно безумным, но затем он с ним свыкся. Сам-то он не мог предложить ей ничего.
Но на одном он все-таки настоял: Альберта обещала прекратить воровство после того, как с О'Горманом будет покончено, и терпеливо дожидаться, когда можно будет уехать из Чикото, не возбудив подозрений. Но она нарушила обещание и попала в тюрьму. Она допустила ошибку, а это было на нее не похоже. Вероятно, она слишком много думала о нем и об их общем будущем. Или бессознательно все-таки стремилась к тому, чтобы ее разоблачили и наказали не только за воровство, но и за связь с ним? Они никогда не говорили об этом, но он знал, что ее мучит сознание вины перед его семьей. Знал он и то, что, кроме него, ее не ласкал ни один мужчина.
Он тоже страдал, но трудности и лишения, которым он подвергался, оправдывали его в собственных глазах. В минуты просветления он даже размышлял, не выбрал ли он такой способ существования специально, чтобы искупить вину? Просыпаясь на рассвете от беготни крыс в сене, жалящего укуса блохи, холода или голодных спазмов, он как бы говорил невидимому обвинителю: «Видишь, как мне плохо? Я одинок, голоден, несчастлив. У меня ничего нет. Я ничто. Неужели этого мало?»
Он так долго жил ожиданием будущего, что стал бояться его. Но и возврата к прошлому тоже не хотел. Без людей было страшно, однако тех, кого ему в самом деле недоставало, вернуть было нельзя: ни Мать Пуресу, чьи полеты фантазии были так забавны, ни Сестру Благодать, которая заботилась о нем, когда он болел. А Брат Верное Сердце с его вечными разговорами о женщинах, или тупой Брат Венец, или мрачный Учитель ему нужны не были.