Тут он усмехнулся, сверкнув полоской белых зубов.
— Мне нравятся женщины, в голосе у которых есть что-то командирское.
Он окинул взглядом ее фигуру, на мгновение с нескрываемым восхищением задержался на груди, потом снова перевел взгляд на лицо, и уголки его губ изогнулись в улыбке, которую можно было охарактеризовать только как греховную и обольстительную.
— Вы намерены, миледи, приказать мне лечь с вами и постель?
Когда он пускал в ход свой чувственный шарм, это сбивало с толку больше, чем его мрачная, нарочитая сдержанность. Она расправила юбки, чтобы отдалить необходимость отвечать, потом посмотрела ему прямо в глаза.
— Возможно. А вы подчинитесь?
Его улыбка стала шире.
— Возможно, да. Или возможно, нет. В любом случае я думаю, что вам будет приятно.
Нет, его беспечный взгляд на обольщение ей не подходит, но она хочет усвоить этот взгляд.
— Я на это рассчитываю, — сказала она, надеясь, что в ее голосе прозвучала суровая самоуверенность.
Тогда он закрыл дверцу, и через минуту-другую карета дернулась и выехала на улицу.
Переулок был мрачный, пустынный, и отмычка сработала прекрасно. Два щелчка — и он проник в темный тихий дом.
«Это неосторожно, неблагоразумно», — думал Люк, скользя до коридору, и если бы он не выдержал, стиснув зубы, испытания сегодняшним обедом, то ни за что не согласился бы на приглашение Мэдлин. Быть может, повлияло количество выпитого им кларета, но в этом он не был уверен. Ему казалось, что голова у него в достаточной степени ясная, хотя способность мыслить была, мягко выражаясь, слегка затуманена. Нет, дело было не в вине.
Дело было в ней: в ее шелковом платье цвета оперения чирка, с дразнящим кружевом на лифе, в ее темных, слегка миндалевидных глазах, которые с прямотой встретили его взгляд, и что еще хуже, в легком румянце на ее лице, появившемся, когда она сделала ему свое до смешного беспечное предложение.
Нужно устроить ей встряску, чтобы она обрела хотя бы в какой-то степени возможность рассуждать здраво.
Или заняться с ней любовью.
Конечно, у него были женщины после той ночи год назад, когда он уложил ее в постель. Он не был монахом, равно как и святым, и никогда не претендовал ни на то ни на другое звание, но ни одна из последующих связей — ни одна — не выветрила воспоминаний о ней.
Одна ночь. Всего одна ночь. Следовало забыть о ней. Видит Бог, он пытался. С тех пор он довольно легко уходил от других женщин, но это были скучающие, испорченные аристократические дамы, которым ничего не нужно, кроме парочки ночей легкомысленных, ничем не ограниченных удовольствий, совсем как и ему. Эти свидания приносили физическое удовлетворение, но ничего не значили для души.