Даже повар уважает меня за «ум», всегда дает выскоблить котел и удивляется:
— Да, брат, ничего не скажешь, ты человек с большим понятием, нужный для революции, когда столько всего знаешь. Потом невесело добавляет: — Была бы и от меня какая ни то корысть, не будь я такой великий пролакатор.
— Хочешь сказать — провокатор, — поправляю я.
— Ну да, браток, пролакатор, — продолжает он. — Сколько б ни заработал, все пролакал, пропил в корчме.
И так я блистал вплоть до того дня, когда в нашей роте появился этот проклятый Николетина, командир пулеметного расчета.
Кого угодно я мог занять своими рассказами, но не его, проклятущего личанина, повидавшего чуть не весь белый свет и ничему не удивлявшегося.
Однажды, только я завел с какими-то связными разговор о слоне, как вдруг Николетина, этот увалень и соня, пробубнил из угла:
— Видывал я слона!
— Слона? — поразился я. — Ну и как, удивился, когда увидал?
— Чему там удивляться, не медведь же он! — ворчит в ответ Николетина. — Животинка, братва, что и все остальные.
— Но ты видал, какой он громадный?
— Огромадный, — соглашается Николетина, ковыряя в носу.
— А бивни каковы, а хобот! — подзадориваю я.
— Ну да, брат, таким его сотворило.
— Это еще ничего, — переношу я огонь на другой объект. — А вот что бы ты, Николетина, заявил, коли б увидал говорящую птицу попугая!
— Слыхал я и его, — бормочет Николетина.
— Ну, и что скажешь, а? — восклицаю я.
— Что тут сказать! Говорит птица. Раз мы с тобой балакаем, отчего бы и ей не заговорить?
Вижу я, что Николетину ничем не проймешь, прекращаю огонь и без потерь отступаю.
Только дней через десяток, в то время как мы шагали рядом с ним по крупской дороге, Николетина в разговоре упомянул, что бывал и в Париже.
— В Париже! — воскликнул я. — Да расскажи же, человечище, каково там, что видал?
— А ничего особенного, город, вот и весь сказ: улицы, дома, транваи, как и в каждом городе.
— Ух, Париж, Париж! — восторженно продолжаю я. — Ну и как ты, подивился, а?
— Чему я там должен дивиться? — недоумевает он. — Будто я до этого в городах не бывал. Тоже мне, нашел невидаль — город, ах, боже мой!
— Да разве ты, разрази тебя гром, не видал высоченную Эйфелеву башню?
— Видал, ну так что? Сделали люди, только и всего. Люди и не то могут сделать, было б желание.
— Ох, какой же ты, братец! Ты бы не поразился, увидев океан, — укоризненно говорю я.
— С какой стати я должен удивляться океану, бывал я и на нем, когда в Аргентину ехал. То и дело рвало за борт, от качки всю душу наизнанку вывернуло.
— И ты не удивился этому пространству неба и воды?