— Да мы ж босые, господин, — взмолился домобран постарше. — Разули нас тут.
— Не вижу, ничего такого не вижу! — закусил удила Николетина. — Ложись! Встать! Раздевайся!
Боясь, как бы дело не приняло худого оборота, домобраны стали нерешительно и неохотно раздеваться, но, когда взялись за штаны, Никола вытаращил глаза.
— Вы это что, догола собрались? Всерьез надумали?
— Всерьез, господин. Видим, что погибель пришла.
Николетина опомнился и начал остывать.
— Ну-ну, какая еще там погибель? Одевайтесь.
Когда домобраны были готовы, он подозвал ротного повара:
— Выдай им по двойной порции, и пусть себе идут в штаб с этим парнишкой… Сам видишь, как я расходился, еще, чего доброго, люди и вправду голов не досчитаются. Затем он повернулся к связному и наставительно сказал:
— Видел? Могу что угодно с ними сделать, только не хочу.
— Ух, а я уж думал — крышка им, — с облегчением перевел дух связной.
— Неужели я тебе и вправду таким показался? — недоверчиво покосился Никола. — Этаким кровопийцей?
Он немного помолчал и выдохнул встревоженно и изумленно:
— И что только не взбредет на ум человеку, если дать ему власть да силу?! Людей жарить вздумал! Все двадцать пять лет мне это и в голову не приходило, а как поцаревал полчаса — измотал людей, раздел догола и еще чуть — зарезал бы, ободрал да зажарил… Эхе-хе, Ниджо, сокол ты мой, смотри-ка, до чего легко потерять честь и совесть…
Второй день взгорья и перелески над Черной Водой сотрясались от винтовочных выстрелов и пулеметных очередей. Гремели реденькие миролюбивые рощицы и ореховые заросли, созданные для того, чтобы в них безмятежно блеяли овцы, шлепали себя хвостами коровы, отгоняя слепней, позвякивали колокольчики да заливалась пастушья свирель.
— Ты только посмотри, Николетина, березняк точно взбесился, — удивлялся озабоченный Йовица Еж. — Трещит и стреляет, вот-вот улетит в тартарары… Бывало, зайду я туда с овцами да погляжу, как на березках листочки колышутся, так меня сразу в сон и клонит. Э-эх, сколько раз меня будила ругань сторожа и его кизиловая палка.
— А сейчас нас, братец ты мой, разбудила, да еще с каким громом, железная палка! — бурчит Николетина, лежа у пулемета. — Не верь больше ни березе, ни осине. Я теперь и на простую нашу православную корову по-хорошему глядеть не могу: сразу танки мерещатся.
До сих пор на этом участке наседала и лезла в драку только разболтанная и крикливая усташская милиция, от которой было больше шума, чем дела. Но два дня назад позиции заняла целая рота регулярных войск, легионеров, обученных в Германии. Это дало себя знать уже в первое утро, чуть завязался бой.