— Что, Йовица, жмуришься, как кот на солнышке?
— Хороший, брат, денек, — промямлил парень.
— Да уж, хороший, если целой роте в голову ударил! — съязвил Николетина, хотя и сам не мог отделаться от ощущения, будто все вокруг празднично преобразилось и похорошело.
Когда комиссар наконец вышел с девушкой, чтобы представить ее бойцам, у всей роты прямо дух захватило. Она была черноволосая, статная, при полной форме, с револьвером на поясе и сумкой через плечо. Бойцы уже прослышали, что родом она из Бихача, окончила санитарные курсы и месяц пробыла в подразделении известного всем Милоша Балача.
— Эх, и как это Балача угораздило отпустить ее из своей роты? — сказал кто-то вполголоса. — За такую жизнь отдай, и то мало!
Девушка спокойно и дружелюбно обвела взглядом своих новых товарищей, но потрясенному Николетине почудилось, что она всех подряд скосила одной-единственной очередью. Полоснула и его где-то поперек груди — вздохнуть невозможно. Вот и живи теперь как знаешь!
Комиссар зачислил Бранку, так звали новенькую, в Николино отделение, и парню показалось, что он ослышался. Но едва статная девушка заняла место в строю, да еще рядом с ним, он почувствовал, что с этого мгновения началась та самая «лучшая, счастливая жизнь», о которой рассказывал комиссар.
Вот так и падает с неба счастье, когда его меньше всего ждешь.
— Знала девка, где встать — рядом с пулеметчиком! — вырвалось у Йовицы Ежа, польщенного тем, что Николетина — его сосед и добрый приятель и что, таким образом, он, Еж, тоже в некотором роде разделяет честь, оказанную соседу.
Правда, по своей привычке Николетина не мог не поворчать на то, что девушка зачислена именно в его отделение.
— Небось приди в отряд архиерей, так они бы и его к нам сунули, блох из рясы трясти.
— Думаешь, у всех блохи, как у тебя? — съязвил Танасие Буль.
— Ясное дело, раз живой человек.
— И у этой тоже? — подмигнул Танасие.
Щеки Николетины побагровели.
— Пошел отсюда, гад ползучий!
— А ты пощупай-ка, нет ли у ней где блохи?
Николетина подскочил и замахнулся, но Танасие оказался проворней — так и засверкал пятками по двору. Николетина бросился за ним. Танасие — через забор в кукурузу. Тут Николетина настиг его, подмял под себя и давай душить.
— Ну, будешь брехать? Будешь брехать, говори!
— Пусти… не буду, не буду! — сипел Танасие, брыкаясь, как козел.
— Смотри, еще раз скажешь такое — голову оторву!
Утром, когда новенькая, сидя на колоде, укладывала свою санитарную сумку, откуда-то черт принес Йовицу Ежа. Он примостился рядом с ней на дровах и стал пришивать пуговицу к рубахе. Пришивал прямо на себе, под самым горлом, избочив голову и скосившись, пока девушка, заметив это, не пододвинулась к нему и не взялась закончить начатую им работу. Она шила быстро и ловко, а Йовица блаженно ухмылялся, как поросенок, которого чешут.