Я сразу узнал руины царицынского дворца, хотя сейчас, летом, все выглядело по-другому, чем на черно-белом снимке, сделанном зимой. От развалин меня отделяло водное пространство пруда, покрытого сейчас рябью дождя.
— Эй, молодой — красивый, лодку, что ли, хочешь?
Из зеленой будки вылез хромой мужик с всклокоченной бородой.
— Спасибо, как-нибудь в следующий раз. Скажите, вы не знаете, здесь есть лыжная база?
— Ты что, свихнулся, друг ситный? В июне — какие тебе лыжи?!
— Ну, я имею в виду — зимой. Мне надо найти кого-нибудь из служащих.
— А-а, служащие — это мы и есть. Я то есть. Летом — лодки. Зимой — лыжи.
Хромой мужик долго изучал прокурорское удостоверение, недоверчиво сверял мое фотоизображение с оригиналом. Так же долго осматривал фотографию Ким с «лыжником».
— Кореяночку эту видали мы здесь в зимний период. И паренька тоже. Натворили чего? Девчонка, кажись, из Москвы. А паренек — бирюлевский, это уж точно. Видел его несколько раз неподалеку, на станции Бирюлево — Пассажирская, одет был в железнодорожную форму. Между прочим, здесь вели себя прилично. Хотя и целовалися…
Станция Бирюлево — Пассажирская. Линейное отделение железнодорожной милиции. Дежурный слушает с вниманием. Уходит в ленинскую комнату. Оттуда слышен звук домино. Приводит румяного старичка неопределенного возраста, одетого в майку и фуражку железнодорожника.
— Матвеев, — спрашивает дежурный, — не встречал этого в лыжном? Следователь из Москвы интересуется.
Матвеев отставляет фотографию на расстояние вытянутой руки.
— Дубов это, младший, Алексей, помощник машиниста из нашего депо. Сейчас не работает, в прошлом иль в позапрошлом мобилизован в Советскую Армию. Папаша, Дубов Николай, проживает в городке железнодорожников. Вокзальная три, корпус пять, а вот квартиру запамятовал. Ну, да там скажут…
Огромный двор. Беседки, столы доминошников, гаражи, вплотную примыкающие к пятиэтажкам. Всюду люди — на лавочках, на подоконниках, в открытых настежь гаражах. Спрашиваю, где квартира Дубовых. Сразу стало тихо. Я вхожу к Дубовым и все понимаю. В комнате в углу, как икона, — в траурной рамке портрет Алексея Дубова.
— Погиб наш младшенький, погиб… Вчера было сорок дней, как погиб наш Алешенька, — говорит отец.
— А где же он погиб? — зачем-то спрашиваю я. Отец молчит. Отвечает мать, которую я сначала даже не заметил, такая она маленькая и сухонькая:
— В вашем проклятом Афганистане погиб! Где ж еще! И даже не сказали, где могилка. Своих-то сыночков не посылают, при себе держат.
Дубов смотрит на меня с ненавистью. Превозмогая себя, я все же задаю им вопрос: