— Читай, послушаем, — сказал начальник. Майор встал и прокашлялся.
Цветок душистых прерий
Лаврентий Палыч Берий.
— Ну, как вам стихи, гражданин начальник? По-моему, вроде бы складно.
В молодости, до того как стать чекистом, начальник лагеря был полотером и навыки прежней профессии закрепились в нем навсегда. Как всегда, в момент наивысшего нервного напряжения, он начал автоматически делать перед собой круговые движения, какими привык, стоя на коленях, натирать мастикой паркет.
— Все! Замолчали! — с трудом уняв разгулявшиеся руки, обратился он к группе бывшей творческой интеллигенции. — Вы мне ничего здесь не читали, а я ничего не слышал! Мне говорили, что вы закоренелые преступники и мошенники, теперь верю. Всех на десять дней в карцер!
Эту историю Сеймур слышал в разных вариантах, но автором неизменно назывался Гуслинский.
В его памяти навсегда остался пасмурный декабрьский день 1953 года. На лесоповале Сеймур работал рядом с Гуслинским. К ним подошел бригадир, выключил пилу и в наступившей тишине сообщил, что в Москве расстрелян агент империализма Лаврентий Павлович Берия.
— Умер Лаврушка, ну и хрен с ним! — Гуслинский обратился ко всем, кто был рядом. — Вы хоть поняли, что это означает?! С этой минуты всем нам свобода, равенство, братство!
Все слушали его молча с неподвижными лицами. Отозвался только бригадир.
— Помолчал бы, Борисыч, — сказал он. — Хоть бы людей пожалел. Работаем, ребята!
Но возбужденный Гуслинский не унимался.
— С горем вас! — обратился он к подошедшему офицеру конвоя. — Со всенародным горем вас, начальник!
В Тайшетлаге Гуслинский давно ходил в отпетых, поэтому выходок его начальство старалось не замечать, но сегодня что-то в словах конвойного его задело.
— Человека похоронить не успели, а шпана радуется, — презрительно сказал тот.
— Какая же радость? Горюю и скорблю в ожидании перемен.
— У брехливой собаки век недолог, весной тебя похороним, вот тебе и будет перемена. Других перемен не жди.
— Ошибочка ваша, начальник! Не о себе я. Перемены у вас ожидаются. Скоро погонят вас в Симферополь, американскому слону яйца качать. Слона жалко, вы и его покалечите.
— Слона будешь в карцере жалеть. Посидишь неделю, дальше видно будет, — распорядился конвойный, и как только заключенные вернулись в лагерь, Гуслинского без ужина отправили в карцер.
Из карцера бывшего гвардии майора вынесли на руках, сам он передвигаться не мог. Первое, что спросили у него вечером сокамерники, почему в Симферополь, где слоны не водятся?
Тот же Гуслинский поделился с Сеймуром своим опытом общения с тайными осведомителями.