Дело сдвинулось с места, но как-то слишком вяло, что было весьма необычным для напористого герцога. Между Руаном и Брюсселем циркулировали тайные представители, которые мало чего добились. Граф Болдуин прислал ответ, не вызвавший у соседей ничего, кроме раздражения. Дело было не только в том, что леди Матильда слишком долго вдовствовала, чтобы думать о новом браке, но возникали вопросы по поводу степени родства, которые вряд ли были бы одобрены церковью.
Архиепископ Можер с рвением вцепился в этот вопрос и прислал предупреждение, основанное на возражениях Папы. По его мнению, такой брак не мог быть разрешен.
Зная своего племянника, Можер посчитал вопрос улаженным, ведь герцог был глубоко верующим человеком, а природное упрямство скорее заставило бы его оставаться холостяком, чем жениться на ком-то, кроме предмета своей любви. Хитрым человеком был Можер, но и он недооценил упрямство Вильгельма.
Лев показал зубы. Представители церкви, не понимая, что над их головами сгущаются тучи, встретились, чтобы обсудить проблему относительно брака герцога; мнения разделились: с одной стороны — архиепископ Можер, с другой — сводный брат Вильгельма — Одо, который к тому времени стал епископом Байе. За церковными распрями священнослужители как-то не заметили признаков усиливающегося гнева герцога. Когда же наимудрейший человек в Европе приор Эрлуинского аббатства в Беке Ланфранк объявил, что брак не может состояться из соображений кровного родства жениха и невесты, из собравшихся туч ударил гром.
Если кто-то и думал до тех пор, что первая влюбленность герцога смягчила его нрав, то отправленное им в Бек послание развеяло эти иллюзии. Гонец на покрытом пеной коне от имени герцога объявил Ланфранку, что тот должен в течение трех дней убраться из Нормандии.
За такой грубостью могли последовать тяжелые, непредсказуемые последствия, если бы дело не шло о Ланфранке, который хорошо знал своего герцога. Он спокойно выслушал приказ и, казалось, погрузился в размышления. Его глубоко посаженные глаза посматривали то на одного, то на другого человека из свиты гонца, и, наконец, с явным облегчением остановились на том, кого он надеялся здесь увидеть. Приор повернулся и пошел в аббатство, а человек, которого он узнал, улизнув от своих товарищей, через заднюю дверь проник к нему в келью. Вошедший преклонил колено, поцеловав руку приора, затем поднялся и посмотрел ему прямо в глаза:
— Вы же знаете нашего повелителя, отец, — сказал он.
— Да уж, знаю, — ответствовал приор. — Он скор в гневе, но сейчас встает на опасный путь.