Марчелло Маньяни поднял голову. Он явно был потрясен.
— Что вам надо еще? Я сказал правду. Если вы мне не верите, бросьте меня в тюрьму. Больше мне сказать нечего.
Комиссар Руссель направил свет настольной лампы в лицо священника — старый способ вывести из равновесия подозреваемого, это всегда срабатывало — и сделал вид, будто что-то записывает. Потом вздохнул.
— А дубинка в вашем кармане? Это вы можете мне объяснить? В Риме все священники разгуливают с дубинками?
Отец Маньяни не ответил. Слышалось только, как в кабинете тикают стенные часы.
Именно в это самое время Леопольдина в белом халате, с застывшим взглядом, одержимая одной-единственной мыслью, которую безуспешно пыталась прогнать, механически открывала все ящики и шкафы в хранилище «Мюзеума».
Она все еще спрашивала себя, что на нее нашло, что за паника охватила ее сегодня утром. Когда отец Маньяни обнаружил записку на столе в зале Теодора Моно, он побледнел и торопливо вышел. Леопольдина уже совсем перестала понимать, что происходит в «Мюзеуме», почему люди ведут себя так нелогично. Она уже не могла больше никому верить, даже священнику, и в панике спрятала блокноты там, где никому в голову не придет искать их. Она выкрутится сама. Но сначала непременно надо отыскать этот проклятый чемодан, присланный из Пекина примерно шестьдесят пять лет назад. Потом добыть старые планы «Мюзеума». Затем… О дальнейшем она не хотела думать, предпочитая сосредоточиться сейчас лишь на одном деле. Это должно помочь ей не сойти с ума.
Леопольдина вздрогнула: ей послышался какой-то шум. Некоторое время она прислушивалась, но, поскольку больше ничего не последовало, вновь неистово принялась за работу.
Внезапно у полки, где в ряд стоял и бюсты известных ученых, она споткнулась о коробку, заваленную старыми географическими картами. И застыла от удивления на месте: лицо одного из них, разбитое ударами зубила, было неузнаваемо.
На медной табличке внизу она прочла: «Чарлз Дарвин, 1809–1882».
Питер Осмонд принимал душ в своем номере гостиницы. Вода струилась по его телу, и он, запрокинув назад голову, наслаждался невероятным ощущением жизни. Шишка на голове еще доставляла ему страдания, но что за важность? Пусть болит, значит, он жив. Жив…
Он припоминал все, что произошло за эти несколько дней. Снова увидел себя в траншее, почти погребенным под землей. Перед его глазами раскачивался золотой крест… К нему тянулась рука… Все это было так абсурдно…
И все же в этом есть какая-то логика. И эту логику он начинает постигать…
— Следовательно, у вас нет ни одного свидетеля?