Дала. Молча. Вышел робкий, скованный, как первый раз на сцене. А оно и случилось в первый раз. Случай с одноклассницей О. в расчет не шел, ибо оконфузился. Кончил скорей, чем вошел. Более пошлости боялся девственности, неопытности. Разоблачения.
Не разоблачила, разоблачилась, легла покорная, поманила. Выключил свет, лег. Прижался.
В полк не бежал — летел, парил над снегом. Никому ведь не расскажешь. Даже Вике. Даже Антону. Ибо еще большая пошлость. Ибо вся прелесть в нюансах, а о них не доложишь (начнут над девственностью издеваться). Ибо нельзя так, когда все по-настоящему. А в том, что по-настоящему, почти не сомневался.
Почти, потому что привык подвергать сомнению, потому что много думал до рассвета, забыв уснуть. Отгородился от однополчан родных да двоюродных собственной тайной. Только Строев понял или, скорее, почувствовал: у самого гон. Каждый вечер, после отбоя, открывали с Лысым школу бальных танцев, ну и увлеклись.
Народ наш тогда в полной невинности пребывал, секса в стране не существовало, и Фима Собак со своим знанием одного длинного слова на общем фоне казалась светочем санкультпросвета. Потому и воспринималось всеми как “бескорыстная дружба мужская”. А со стороны так все и выглядело, а что уж там внутри, в каптерке да за закрытыми дверьми, это уже никому не ведомо. Ибо чужая душа — потемки, а две души и вовсе — черная дыра, “посторонним в”.
Правда ведь не понимали, честное сержантское. Только Леха Кириллов, бывший харьковский фарцовщик и наркоман, человек многоопытный и в пороке поднаторевший, пытался однажды вякнуть про пропавший в роте вазелин, но быстро получил от брутального Лыса в лобешник. Или все-таки понимали, но не принимали в расчет, не учитывали, так как не наше это дело?
Нет, настаиваю, чисты и непорочны, не вникали в суть даже после того, как Строев перебрался на первый этаж и старшина Лысенко выбил ему койку рядом со своей. Не обращали внимания и на то, что после отбоя Мишка перелезал к Лысу под одеяло и они укрывались с головой (!). Посмеивались простодушно, мол, мало ли что бывает, и шли по делам дальше. Никогда более не встретил я ни такого простодушия, ни такой терпимости и с той и с другой стороны.
Но ведь и офицеры не обращали внимания, набегая ночными проверками, видели и проходили мимо. Не акцентировались, не скандалили, просто разводили влюбленных по разным койкам и удалялись. Более того, под влиянием неприкрытого братства — очень уж они миловались привлекательно — вскоре образовалась еще одна сержантская пара. Замкомвзвода Чукашин и Соловей взяли в привычку ходить в обнимку, сидеть друг у друга на коленях и т. д. и т. п. Выглядело по-детски наивно. Как у пионерского лагеря. Допубертат и стихийное пробуждение чувственности.