Характер главного героя, «потерявшего чувствительность сердца», он считал неудачным, простоту плана — близкой «к бедности изобретения». Некоторая несообразность романтического героя и тех обстоятельств, в которые он поставлен, была для Пушкина вполне очевидна, и он не раз потом (в письмах к Гнедичу, Горчакову, Вяземскому) подвергал весьма критической оценке собственное детище.
Изображая жизнь горцев, он не преминул детально описать их боевое снаряжение («Черкес оружием обвешан…» и далее), подготовку к воинственным делам («Летал по воле скакуна, / К войне заране приучаясь»), приемы внезапного и неотразимого нападения («верного боя») и, наконец, сбор всего аула для предстоящего набега («Кипят оседланные кони, / К набегу весь аул готов»). Для характеристики черкесов у автора приготовлен продолжительный ряд таких эпитетов, как «воинственный», «бранный», «разбойничий», «коварный хищник» и тому подобных. В разделе примечаний поэт объяснил также значения слов, незнакомых русскому читателю (аул, уздень, шашка, сакля, байрам, чихирь), и выписал строки Державина и Жуковского, посвященные Кавказу. Перефразируя слова Белинского о «Евгении Онегине», можно сказать, что пушкинская поэма явилась для своего времени маленькой энциклопедией кавказской жизни.
Белинский, отдадим ему должное, проницательно признал, что «лучшая критика, какая когда-либо была написана на „Кавказского пленника”, принадлежит самому же Пушкину». При этом он мог сослаться только на эпизод из «Путешествия в Арзрум», где Пушкин обронил о «Пленнике» всего несколько слов, да еще на краткую заметку из «Опровержения на критики»: «„Кавказский пленник” — первый неудачный опыт характера, с которым я насилу сладил; он был принят лучше всего, что я ни написал, благодаря некоторым элегическим и описательным стихам. Но зато Николай и Александр Раевские и я, мы вдоволь над ним насмеялись».
Основные же и чрезвычайно интересные замечания Пушкина о поэме рассеяны в его частной дружеской переписке, которая была тогда Белинскому недоступна. Так, В. П. Горчакову автор подарил свежий экземпляр «Пленника», а потом в письме к нему осенью 1822 года дал и некоторые разъяснения: «Замечания твои, моя радость, очень справедливы и слишком снисходительны — зачем не утопился мой пленник вслед за черкешенкой? как человек — он поступил очень благоразумно, но в герое поэмы не благоразумия требуется. — Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения. Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века. Конечно, поэму приличнее было бы назвать „Черкешенкой” — я об этом не подумал».