— Э... стойте, стой! — хрипло забормотал Фетин, но было уже поздно.
— Документы… — теперь уже ему, Фетину, лихо, не по-уставному, козырял флотский.
Майор уходил не оглядываясь, а патрульный солдат упер ствол плоского судаевского автомата Фетину в живот. Тот машинально вынул предписание и снова выдохнул:
— Стой, — но уже почти шепотом и уже тихо, ни к кому не обращаясь, застонал: — Уйдет, уйдет.
Майор шагал все быстрее, и тут Фетин ударил локтем патрульного повыше пряжки ремня и тотчас же быстро подсек его ногой, выдирая автомат.
Несколько метров он успел пробежать, пока патруль не понял, в чем дело. Но уже заорали в спину, бухнул выстрел, и Фетин решил, что вот еще секунда — и не успеть.
Он прицелился в спину фальшивому майору и дал очередь — прямо в то место, где должно было биться кошачье сердце. То гуттаперчевое сердце, что вложил зверю в грудь давно мертвый академик, прежде чем запустить неизвестный теперь никому механизм ураганной эволюции, разорвалось.
Майор взмахнул руками, упал на четвереньки, дернулся и взвыл — тонко, по-кошачьи. Сделал еще движение и покатился вниз с откоса, к железной дороге.
Но на Фетина уже навалились, кто-то вырывал из рук автомат, наконец, его ударили по лицу, и все кончилось.
Он очнулся быстро — лежа на грязном днище полуторки. Его развязывали, видимо прочитав наконец документы. При вдохе грудь рвануло болью.
— Ну что там, Тимошин? Тимо-ошин! — орал старший.
Голос — вероятно, невидимого Тимошина — отвечал:
— Ничего, товарищ гвардии капитан третьего ранга. Никого нет, не задело, видать. Только кошка дохлая валяется… Бо-ольшая!
— Кот. Это кот… — еле проговорил Фетин разбитыми губами.
— Мы уж ей, извините, промеж лап смотреть не будем, — ответили ему.
— Это кот, это не человек.
Флотский с сожалением, как на безумца, посмотрел на него и отвел глаза. Невидимый Тимошин запрыгнул, и машина тронулась. Был кот, был человек, стал мертвый кот, думал он безучастно. Теперь это вещь. Мертвая непознаваемая вещь. Кот в темном сказочном городе, которого нет.
Вкус глухаря
— А я люблю майские праздники, — сказал бывший егерь Евсюков, стараясь удержать руль. — Они хорошие такие, бестолковые. Вроде как второй отпуск.
— Лучше б этот отпуск был пораньше. Ездил бы я с вами на вальдшнепов, если бы раньше… — Сидоров всегда спорил с Евсюковым, но место свое знал.
Бывший егерь Евсюков был авторитетом, символом рассудительности. И я знал, как Сидоров охотится весной — в апреле он выезжал на тягу. Ночью он ехал до нужного места, а потом вставал на опушке. Лес просыпался, бурчал талой водой, движением соков внутри деревьев. Через некоторое время слышались выстрелы таких же, как Сидоров, сонных охотников. Выстрелы приближались, и наконец Сидоров, как и все, палил в серое рассветное небо из двух стволов, доставал фляжку, отхлебывал — и ехал обратно.