Ноги ломала каждый сезон. Что-то ей не везло на ноги.
После того как сломали лодыжку, бросила гандбол сразу и навсегда. Даже не приходила в команду, даже не читала спортивную страницу. А была уже в юниорской сборной.
Перевела стрелку на шоу-бизнес. Вдруг запела. Месяца три орала в квартире под метроном. Голос выработался хлесткий, с подвывом.
Начала ходить показываться. Смотрели почему-то ниже. Долго не могла понять, что им требуется.
Пока не встретился Ян Шайба, обросший черной шерстью. Он долго сопел, выхаживая вокруг нее восьмерками. Она пела тогда из репертуара Бритни Спирс. Вдруг его лапы легли сзади — одна сжала правую грудь, а другая втиснулась ниже живота.
Она очень удивилась. Это точное определение. В тот момент она была так далека от секса, просто в другой галактике. Поэтому не спеша отодрала лапы. Отошла на полшага и с разворота, как будто била пенальти, но – рукой, заехала ему в ухо.
Никто из новых знакомых не предполагал, что она гандболистка. Удар правой у нее был как у хорошего боксера. Шайба лег.
Музыканты забыли о нем и во все глаза смотрели на нее.
Потом послушали.
Скоро она пела в клубе “ЦЕКА”.
Ей дали имя Милена.
Я смотрю, как она заканчивает чистописание, и пытаюсь угадать ее следующий рывок.
Это может быть стирка.
Может быть DVD — новый фильм из сложных, для независимости в разговорах с самыми едкими из нахватанных журналистов.
Могу быть я.
Я — кот пушистой и дымчатой масти, очень опрятный и любимый хозяйкой.
Встроенный в меня гуманоид весел.
БРАНДАХЛЫСТ
Брандахлыст начинался со змееобразного отростка.
В нем долгое время не обнаруживалось никаких особых талантов. Ну — ползал, потом слонялся из угла в угол. Растапливал печь и сидел на корточках, устремляясь за огненными змеями, за треском пожираемых сучьев.
Брандахлыст — Брандахлыст и есть.
Озарен был мгновенно, поздней осенью. Стучал дождь. Трещали сучья. На когда-то крашенном полу суетились красные мыши — вестники поддувала.
“А ведь ничего не надо, — подумал Брандахлыст. – Ничего”.
И прошептал:
— Ни-че-го.
Брандахлыстиха принесла очередную охапку сучьев, грохнула их на жестяную покрышку. Заплакал сын Брандахлыста, — проснулся.
Наутро Брандахлыст был уже в районном центре. Агитировал он на железнодорожном вокзале. Встречал поезда с востока и с запада — стоянка здесь для всех была одинакова, шесть минут — он успевал пройти по земле от первого вагона до четвертого, затем подтягивался на руках на бетонную платформу, шел до одиннадцатого, спрыгивал в гарь и заканчивал шестнадцатым вагоном, повторяя открывшуюся ему истину: