Он раздумывал, зачем ей картины. Рядом с ними она загоралась, как факел, а потеряв из виду, потухала. Она их хотела слишком жадно и заметно, так что он заподозрил род безумия, который в ходу у экзальтированных дамочек. Может, она попала в ловушку, завязла, как муха в паутине? Или этот Ганшин ее любовник?
— Я знаю цену его картинам, — отвергла версию Саша. — Они стоят вдесятеро дороже, чем отдавал Швирикас. Но не здесь, здесь это мусор. Бондаренко продаст их как нужно. Ведь я писала текст для нью-йоркского галерейщика, — горько добавила она. — В общем, я хочу эти картины ради них самих.
С таким высокомерием он еще не встречался. Не для себя, не для другого. Для картин. Это он ей и сказал.
— Если б ты смог их купить, ты бы тоже стал таким. Постепенно. Во что вкладываешься, тем и становишься. В следующей жизни я буду картиной.
Значит, сам он в следующей жизни станет транспортным изолятором, подумал певец. Он упрекнул ее высокомерием, она, почуяв запах зависти, возразила: “Попробуй тоже”, словно предложила поносить свою шляпку. Ничто не мешает ему петь, обладать сокровищами и быть высокомерным. Чего-то он все равно не понимал. Картины этого сумасшедшего повергали его в глухую печаль. Томили. И неужели женщина, любящая картины, никогда не полюбит простого смертного? Ведь художество не более чем ремесло, которым может овладеть любой, если учить с детства.
— Ты ведешь себя как психологически зависимое существо. Словно тебя взяли в плен.
— Это все остальные в тюрьме, — заявила Саша. — А я на свободе. Люблю что хочу. Это мое.
— Кстати, я видел этого художника. Мы ездили к нему с Олей узнавать насчет Бондаренко, — заметил певец.
У Саши сразу изменилось лицо. Беспечности как не бывало.
— И… что?
— Живет по-барски, а выглядит — точно умер при жизни. Пишет только копии, хочет скупить собственные картины. Но они дорожают быстрее, чем он зарабатывает. Оля полагает, что его содержит тетка, с которой он живет. Статуя с прямой спиной. Окаменелость.
— Не может быть… Никогда в это не поверю…
Саша замолчала. Разговорить ее было уже невозможно. Как улитка, спряталась в домик от ужаса.
Они подъехали к ее дому.
— Пока, — быстро сказала она и скрылась за дверью.
Он остался стоять на ступеньках, как уличный пес, которого не позвали в дом. Стрелка бензина оказалась на нуле. Он чертыхнулся. Где-то поблизости должна была быть станция метро. Спускался он туда, как в преисподнюю. Как грешник, наказанный за грехи.
В переходе он остановился. Две бабки, одна с гармошкой, пели казачьи песни. Он слушал как завороженный. Когда они дошли до “Не для меня…”, он не выдержал и начал подтягивать. Одна подмигнула ему: мол, давай. Он стоял напротив и пел со старухами, они ободряюще кивали и улыбались. Одна посоветовала: “Бери выше, не завывай”. Вокруг ровным счетом ничего не происходило. Никто не упал, не побежал, не споткнулся. Все, кто шел мимо, выжили. Закончив песню, он накидал старухам денег и направился к электричке. Всполошившиеся бабки заклекотали у него за спиной.